Александр Полещук - Великое делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и его собаки Альмы
— Ни с места! — раздался голос собачника. — Застрелю! Чтобы и близко ко мне с этой собакой не подходили!
Клименко подтянул к себе Альму, отстегнул ремешок и сказал:
— Беги домой, Альма! Только домой!
Альма медленно побрела к городу. Временами она останавливалась и рычала в сторону собачника, но Клименко кричал ей:
— Домой, Альма, домой!
И она поворачивала к городу. Вскоре она скрылась из виду. Мы подошли к собачнику. Ружье он не опустил.
— Так это вы на меня собаку натравливали? — спросил он меня. — Что я, не человек, по-вашему? Мне эта сволочь все руки искусала. Нет такого закона, чтобы на рабочего человека собак науськивать!
— Я следователь — Клименко показал свое удостоверение. — Пройдемте в дом.
Мы вошли в хату.
— Попрошу вас поподробнее рассказать об этой собаке, — сказал Клименко.
— Ну, что я? Я специалист, можно сказать, по собакам, но чтобы я, товарищ следователь, когда кого обижал или что? Вот вам гражданин этот, — собачник указал на меня, — пусть скажет. Чтобы я когда хозяину собаку не отдал, да никогда! Вон и собаку вашу я отпустил…
— А где вы ее поймали, не помните? — спросил Клименко.
— Где?.. Нет, не припомню. Я, товарищ следователь, в какой день их по двадцать штук ловлю. Разве припомнишь!.. Утром ее встретил, это точно, того самого дня, как ко мне этот товарищ за ней пришел. Бежала она по улице и что-то в зубах несла, а волкодав мой… Есть у меня пес ученый, Марс по прозвищу. Ну до чего же умная животная, товарищ следователь, понятливая и спокойная! Поймает приблудную собаку, к земле прижмет. А я с инструментом — раз… и в клетку. А тут как завидел он эту самую собаку, как соскочит с телеги — и к ней! Она было с ним сцепилась, да увидела меня — и ходу, а штуку там одну на землю бросила. Я за ней, Марс спереди забежал, и…
— А что за штуку она несла?
— Да так, бутылка кожаная…
— Эта? — Клименко раскрыл свой чемоданчик и вынул корпус термоса.
— Эта! — подтвердил собачник. — У меня вон из-за нее все руки до сих пор покусаны… Еду это я, значит, по Привокзальной улице, а Марс мой вдруг как зарычит. Смотрю, стоит возле больницы эта самая ваша собака. Вы меня, товарищи, извините, но я как специалист могу сказать, что собаки очень разные бывают. А тут, как глянул я на нее, рука не поднялась. Не сводит она глаз с больничной двери. На меня взглянула — с места не двинулась. А ведь меня все собаки знают! Только уж какая дура, что случайно в город попала, дорогу мне перебежит. А так все знают… прячутся… Или им знак какой псы подают, что у меня с утра пойманы, или инстинкт какой… Ну, а ваша-то собачка сама у меня была. Должна была бы помнить! Взглянула она на меня — и опять отвернулась. «Бери ее! Бери, не жалей!» — думаю, а сам не могу. Можно сказать, первый раз в жизни не взял. Вижу — у нее горе: не по себе горюет, раз меня не боится. Больше себя у нее горе! Не взял!.. Так вместо благодарности забегает она, дней десять назад, ко мне в дом, прямо в хату! Я лежал это после обеда, отдыхал. Вбегает — прямо к столу. Хвать вашу-то бутылку за ремешок! Ну, я ее кочергой! Мы тут такой бой устроили, что всё кувырком. За руку пару раз рванула. Я за верхушку термоса схватился, а она как дернет — и из хаты. Надо мне было дверь первым долгом закрыть… И убежала. Больше я ее не видел.
— Давайте подробнее про термос.
— Ну, когда он распался, то колба, маленькая такая, в руках у меня осталась. А из корпуса бумага белая так и посыпалась. А собачка ваша за ремешок — и тягу…
— А бумаги где? Листки эти?
— Бумаги?.. Да они не по-нашему написаны, товарищ следователь. Не по-нашему, я их и так поворачивал, и этак. Буквы и те не наши. Должно быть, для тепла ее, эту бумагу, в термос засунули…
— И вы выбросили эти листки?!
— Выбросил, ага. Ну, думаю, попадись ты мне еще раз! Хоть месячишку, мечтал, без уколов от бешенства похожу, так нет…
— А куда вы их выбросили? Листки эти?
— Да за хатой, в яму…
Нет, не все листки были «за хатой в яме», не все! Ветер разбросал их по полю, и мы долго ходили и собирали их. Да, это было продолжение записей. Но то, что мы уже знали и что, казалось бы, никакого отношения не имело к случаю на дороге, приобрело неожиданный и удивительный смысл.
Вот продолжение записок Карла Меканикуса.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Вторжение. — В старом отаноре снова пылает огонь
«Утром 1 сентября 1939 года телеграф принес известие о начале наступления главных сил германского командования против Польши. Волнение и страх охватили Бельгию. «Абсолютный нейтралитет», объявленный королем Леопольдом, не был надежной защитой моему народу. Полем битвы Европы назвал Бельгию Наполеон, а мы знали, что и состарившиеся над картами прусские генералы, и новые гитлеровские выскочки вновь готовы «мимоходом заглянуть» к нам. В сейфах гитлеровского вермахта лежали покрытые сургучными печатями пакеты. «Вскрыть в день Икс» — так было написано на каждом из них. И «день Икс» наступил…
Десятого мая, в шестую годовщину смерти моего отца Юстуса, меня разбудило жужжание самолетов Гитлера. Мой сын Ян вбежал ко мне с ворохом новостей. Правда была похожа на раздутую сплетню, слух уже через час превращался в правду. Опасаясь печального опыта первой мировой войны, когда король Альберт взрывом плотин задержал армию Вильгельма, немцы на этот раз бросили эскадрильи пикирующих бомбардировщиков на подрывные станции, от которых шла сеть проводов к фугасам, спрятанным под плотинами и мостами. Опора бельгийской армии — форт Эбен-Эмаель был взят немецкими парашютистами с воздуха. Превосходящие в десятки раз по численности, вооруженные до зубов фашистские армии хлынули в Бельгию. Вся операция оказалась только маневром, скрывающим истинные намерения нацистского генерального штаба. В то время как армия фон Бока захватывала Льеж и Брюссель, Антверпен и голландский Амстердам, армии фон Рундштедта, прорвавшись в Арденнах, стремительно катились по проселочным дорогам Франции на запад, оставляя растерянные, деморализованные французские гарнизоны в бетонированных крепостях. Наши защитники из Британского экспедиционного корпуса бежали к Дюнкерку. Свастика в белом кругу покрыла очертания моей страны на официальных картах гитлеровского штаба…
Гибельная политика «невмешательства», потакание фашистам внутри самой Бельгии, неподготовленность военных, трусость короля Леопольда III, который даже не смог отступать, сражаясь, как делал это король Альберт, привели к величайшему национальному унижению Бельгии. Двадцать восьмого мая Бельгия капитулировала.
