Валерий Генкин - Похищение
Рервик шагнул вперед, и за спиной Наргеса выросла фигура с трубкой парализатора в руке.
- Ну, ну. Удаляюсь, удаляюсь, удаляюсь. Вынужден, впрочем, настаивать на том, чтобы наша гостья вернулась в отведенное ей помещение, где ей будет гораздо удобнее, уверяю вас. Теперь, когда вы убедились, что Марье Лааксо ничего не угрожает, вы и сами можете предаться заслуженному отдыху в ожидании того знаменательного события, которое не замедлит воспоследовать...
Рервик уже не слушал, а только наблюдал, как два вновь вошедших служителя уложили Марью на полотняные носилки, причем один из них слегка коснулся инжектором ее руки, прервав стон и ловко поправив обмякшее тело. Неслышными войлочными шагами они вышли, за ними скользнул Наргес, последним - страж с парализатором. Дверь с лязгом захлопнулась.
Всего-то примитивный шантаж, размышлял Рервик, повалившись на койку, но именно примитивному шантажу трудно противостоять. Марья в. их руках. Но чего они добиваются? Неужели все это затеяно ради того, чтобы он создал образ благородного Цесариума и увековечил его славные деяния? Впрочем, может ли прийти к иному средневековое сознание, так тщательно изучаемое Марьей, его жертвой. И надо надеяться, последней. Ясно одно - нужно тянуть время. Пока Велько не начнет поиск. Какие у него нити? Разговор с инспектором службы порядка. Но тот почти наверняка человек Болта. Встреча с Годом. Что-то это дает, но мало. Насколько глубоко законспирированы люди Болта? Сколько их? Что принадлежит Цесариуму и Салиме? Кучка людей и этот бункер? Город и целая армия? Вся планета? Один спейс-корвет или мощный флот? И где все это находится?
Рервику представился румяный красавец Цесариум в тоге, на пьедестале, с поднятой в римском приветствии рукой и улыбкой на полных, мужественно очерченных губах. Он смотрит вдаль мудрым взором и глубоким баритоном произносит: Но много нас еще живых, и нам Причины нет печалиться.
Вот и явился эпиграф к этой главе. Пусть он, придя с опозданием, здесь и остается. Не тащить же его в начало.
ПИСЬМО СЕДЬМОЕ
Душный майский вечер навалился на Рим. Секретарь папской ассоциации католических литераторов, то и дело промокая лоб и затылок батистовым платком, терпеливо увещевал поэта.
- Ей-Богу, товарищ Алигьери, зачем вам эти неприятности? - говорил он с милой улыбкой, но кривя губу.- К чему поливать грязью черных гвельфов, достойных граждан и истинных патриотов Флоренции? Ведь нет сомнения, что они беззаветно преданы святейшему отцу, мудрейшему Бонифацию VIII, нашему славному Бонн.
Не щадя сил борются они за новый порядок. А вы? Вы обвиняетесь в подкупе, в кознях против святого престола. Флорентийские патриоты не просто настояли на вашем изгнании - в случае появления в городе вас решено предать костру! Они, конечно, перенервничали.
Иначе не кричали бы вам нелепые и, быть может, обидные слова.
Что они там кричали? "Данте, убирайся в свой Израиль! А то в следующий раз придем с арбалетом Калашникова!" Скажите, кому на пользу такое ожесточение нравов? Что нужно нам всем? Мир, покой и... Ну, догадываетесь? Твердое и нерушимое единство. Единение! А вы своими стишками хотите разъединить нас, поколебать папский престол. Разумно ли это? Вы устали от скитаний. Вы раздражены. Плохо выглядите. Сам папа справлялся о вашем здоровье.
Мы хотим предложить вам путевку в пансионат. Выбирайте - Лазурный берег, Сорренто... А если вас не пугает дальняя дорога, рекомендую Таврию, прославленный дом творчества в Коктебеле. Целебный климат, питание выше всяких похвал. Хотя, впрочем, в тех местах сейчас обосновались татары, генуэзцы забросили свои крепости, так что это небезопасно. Нет, нет, лучше всего - кардинальский санаторий под Римом. Три часа неспешной езды на двуколке. И мой вам совет - посвятите папе два-три бодрых стихотворения...
Что-нибудь такое. Светлое. Обнадеживающее. Тим-пам, ри-ра-ра...
Ну, не мне вас учить. И лучезарное будущее вам обеспечено.
Арестован Данте был именно там, в санатории под Римом.
Другой великий изгнанник был взят в санатории на станции Черусти. Третий перед арестом размышлял о Мухаммеде, уничтожавшем поэтов рьяно. Поэты мешают правителям. Мешали всегда.
Зачем Мухаммед уничтожил поэтов, принцев слова?
Ему не хватало снов и полетов, основа его мирозданья была бы хрупкой арабской клетью.
Ведь он не торгаш, берет не покупкой мечом и плетью.
Плеть начинает воображать, что она гениальна.
Поэтам, в сущности, нечего выражать, а они сочиняют нахально назойливые конкуренты мудрого, веского слова, им лучше бы - в пациенты сумасшедшего дома мирского.
О поэты, поэты, анархистское семя!
Сжить вас со свету, найду для этого время.
О поэты, поэты, хулиганы, закваска, дрожжи, опасаюсь вас. Поэтому и думаю о вас с дрожью.
На прекрасном верблюде я плыл по пустыне.
Смотрю - какие-то люди, бивак разбили, чай стынет.
Горячий разговор о чем-то, подъехали ближе - стихи и песни!
От агентов разве дождешься отчета, выгнать дармоедов на пенсию.
Встретил в бурнусе Гете и приказал зарезать.
Не эфирные полеты мне нужны - мудрая трезвость.
Эдакому пострелу позволить выкидывать коленца?
Ни-ни. Утверждаю: к расстрелу Тициана Табидзе и Егише Чаренца.
Жизнь поэта - мгновенье, сердце сжимается в страхе.
Данте умер в Равенне, а Флоренция до сих пор мечтает о его прахе.
Что сделала ты со своим сыном, Флоренция?
Опозорилась на века.
Великого имени фосфоресценция - великая твоя тоска.
Что скажут в двадцать пятом веке о Мандельштаме, милый город Москва?
Скажут: дикари, шаманили, били в тамтамы, и умирали слова.
Убивали поэтов настоящих, настоянных на страданье, а пользующиеся благосклонным вниманием властей предержащих, вылезшие изо всех щелей официальные государственные поэты за это лили убийцам елей.
"Нет, не спрятаться мне от великой муры за широкую спину Москвы".
Ведь страшнее танковой немчуры, конно-сабельной татарвы, страшнее, чем мертвый кислотный дождь, страшнее, чем ртутный потоп,свой родимый убийца великий вождь, свой родной мерзавец-холоп.
Друг мой, честно говоря, не помню, кто кому на сей раз пишет.
Причина проста: я позабыл поставить прощальную подпись в конце предыдущего послания. Ну вот, разобрался в бумажках, выяснил: то письмо писано Владимиром, стало быть, это пишет Андрей. Пишет, естественно, из Савельева, ну, скажем,
20 февраля
Дорогой Владимир!
С некоторым опозданием, но от души поздравляю с днем рождения. Пусть стада твои не знают мора, множится дичь в твоих угодьях, тучнеют нивы, пусть будет жирным молоко верблюдиц твоих, а рабы твои да не потеряют силы и уменья. Спешу также поздравить домочадцев твоих и пожелать вам всем благополучия и процветания.
