Леонид Панасенко - Садовники Солнца
Первые дни после их стычки у котлована Анатоль ходил сам не свой. Всех избегал, подпускал к себе только Ирину. Илья тоже старался не попадаться ему на глаза. Сам не надоедал да и ребятам намекнул: шефу, мол, нужна передышка.
Илья знал, что любое очищение души, любое избавление — дело сложное, а порой и мучительное. Тут тебе и боль, и облегчение — одновременно. Ведь впервые неправота твоя высвечивается прожектором разума и ты впервые видишь эту уродину: объемно, вещественно, до мельчайших подробностей. В этот час раненая совесть отрекается от многих деяний и помыслов, а отрекаться всегда больно и стыдно.
Перелом произошел на четвертый день.
Анатоль нашел его в мастерской, которую пригнали в Карпаты молодые монументалисты и где они жили вместе с Ильей.
— Это правда? — спросил Анатоль с порога.
Его узкое лицо было бледным, глаза глядели испуганно.
— О чем вы, Толь? — удивилась Эмма. Эта худенькая голубоглазая девушка целыми днями компоновала эскизы «Славян», отсеивала лишнее. Илья, глядя поверх ее светлой головки, подумал: «Интересно, он сам додумался или Ирина сказала? Впрочем, какое это имеет значение».
— Вы молчите, — прошептал Жданов. — Значит, правда… Даже подумать страшно — ядерный взрыв! Да, да, теперь я припоминаю: «Защита от дурака»… Да, я хотел покончить… Но только с собой, только себя, свою боль. Я никому не хотел зла, поверьте, Садовник. Господи, как низко я пал!
Жданов повернулся и, слепо щуря глаза, вышел из мастерской.
Сквозь прозрачную стену было видно, как он идет, не идет, а спотыкается — ноги плохо держали его на скользкой, разбухшей после дождя тропинке. Из модуля навстречу Анатолю выбежала Ирина. Она схватила его за руки, о чем-то заговорила — то ли убеждала, то ли сердилась. Жданов стоял безучастный, сгорбленный. Потом кивнул головой. Раз, другой. Улыбнулся скудно, просяще, но улыбнулся!
Илья отступил от стены-окна и встретил по-прежнему недоуменный взгляд Эммы.
— Это значит, — сказал он не очень вразумительно, — что циклон, бушевавший над Европой, иссяк, рассосался. Все барометры вскоре покажут «солнечно». А циклон, дорогая Эмма, один поэт, между прочим, называл депрессией природы.
Он принес к самодельному очагу две охапки сушняка.
— Несите еще, — скомандовала Ирина. — Пусть прогорает. Шашлыки любят жар.
Язычница у огня разрумянилась, оживилась. Она посыпала мясо какими-то специями, пробовала его, нюхала, хмурила брови, отступала от очага и вновь склонялась над углями. Затем как бы невзначай сказала:
— Вы молодец, что вырвали его из заповедника. Три километра разницы, а мир совсем другой… Но я хочу просить вас еще об одной услуге. Это очень важно, Илья. Понимаете, мы через два дня возвращаемся на мою стройку. Толя решил, что «Славяне» могут подождать, а там у него… долг. Понимаете? Надо многое восстанавливать, ремонтировать. Это тоже испытание. Поэтому не оставляйте его пока, Садовник. Мне одной будет тяжело.
— А я и не собирался оставлять, — ответил Илья, пряча улыбку. — Долг брата превыше… Вот только слетаю в Птичий Гам за своим модулем. Сегодня же вечером и отправлюсь.
Это был второй разговор о судьбе Анатоля.
Утром Илье позвонил Антуан. Он битых полчаса расхваливал академика Янина, с нескрываемым торжеством сообщил, что протест Парандовского совет Мира отклонил, а затем сделал паузу и уже менее торжественно заявил:
«Я остаюсь у Янина».
«Насовсем? — удивился Илья. — Тебе что, Зевс, на Земле надоело?»
«Ничего ты не понимаешь, — Антуан упрямо сдвинул брови. — Обитаемые миры — это будущее Службы Солнца. Там люди. Миллионы людей, которые живут и работают зачастую в экстремальных условиях. Мы вскоре пойдем и туда. Повсюду, где есть человек».
«Может, ты и прав. — Илья пожал плечами. — Все мы на уровне миров работаем. Анатоль мой, например. Куда там всем юджинским „черным ящикам“… Знаешь, я чуть лоб не расшиб…»
«Наслышан. За твоего подопечного вся Школа волнуется».
«Первый брат…» — начал Илья известную школьную шутку.
«…увы, не подарочек!» — со смехом закончил товарищ.
— Вы снова куда-то мысленно убежали, — упрекнула Ирина. — А кто будет вращать шампуры?
От прогоревшего костра тянуло прозрачным дымом. Он смешивался с осенней дымкой, уносил к далеким вершинам паутинки бабьего лета.
Как бы в дополнение к этой картине, возле коттеджа Анатоля вдруг возник сгусток тумана и полетел к ним.
— Что это? — воскликнула Язычница.
Илья услышал легкое потрескивание, исходившее от странного образования, и все понял.
— Наведенная голограмма, — сказал он, поднимаясь с земли. — Прерогатива членов совета Мира.
Объем изображения очистился от дымки. В нем появился смуглый невысокий человек с седыми висками. На вид ему можно было дать не больше ста лет. Гость с любопытством огляделся, церемонно поклонился хозяевам очага:
— Кханна, философ.
— Суни-ил!
Анатоль бежал к ним по узкой тропинке, которая поднималась меж деревьев к ручью. Руки его и лицо, рабочая куртка были обсыпаны мелкой каменной крошкой.
Философ улыбнулся:
— Ты работаешь, сынок, значит, все не так уж плохо. Здравствуй. Рад, что ты образумился.
— Я принес людям много беды, — сказал Анатоль. — Я сердился на себя, а получилось — на весь мир. Искал успокоения в смерти и чуть было не погубил тысячи людей. Я обидел любимую и ударил брата.
— Не горюй, сынок, — Кханна взглянул на Илью. — Ты принес людям хлопоты, это правда. Пустые хлопоты. Но люди добры…
— Что же мне теперь делать? — Анатоль шагнул к философу.
Тот покачал головой:
— Это один из сложнейших вопросов бытия, сынок. И каждый сам должен найти на него ответ. Ни философы, ни Садовники не дадут тебе универсального совета. Что делать? Просто жить.
Илья вздрогнул.
«Такой разговор уже был, — подумал он. — В другой ситуации, в других лицах, но был. И сводится он к одному — к невозможности вместить все, что называется жизнью, в пределы умных правил, добрых советов и благих намерений».
ПЕРВЫЙ БРАТ
Это был подарок Птичьего Гама. Прощальный, щедрый, нежданный.
— Рады сообщить, что Вам выделено восемь часов ручного труда в Светлых садах. Сейчас там собирают яблоки.
Скупое послание Центра по учету и распределению физического труда, записанное электронным секретарем, обрадовало Илью и вызвало улыбку.
Человеку всегда чего-нибудь не хватало, подумал он. Тысячелетиями, скажем, создавался и развивался мир материальных ценностей. Мир жилья, вещей, еды. Средств передвижения и связи, жизненно необходимого и необязательного. Необязательного и поэтому особенно желанного. И во все времена потребности постоянно опережали возможности человечества. Оно и понятно: потребность есть мысль — быстротекущая, изменчивая, а возможность — это уже овеществление данной мысли, технологический процесс, пусть самый совершенный, но обязательно имеющий границы в пространстве и времени. С появлением так называемых дубликаторов вещества процесс воспроизводства обогнал саму мысль, упростился до волшебства, до мгновенной материализации искомого. Физический труд стал редкостью, диковинкой. И тут вдруг оказалось, что человек не может жить одним горением интеллекта. Теперь ему не хватало мускульной, грубой работы. Ее стали придумывать, изобретать. Те же самые яблоки, например, могли за считанные минуты убрать автоматы. Могли, но…
