Александр Шалимов - Человек, который замедлял и ускорял время
- Ну что примолкли? У меня тоже по-разному. И у каждого так. Лбом стенку не прошибешь. Хамство и убежденность в собственной вседозволенности - всегда бок о бок идут.
- Ваш и. о. не последняя инстанция. Ректор есть, партком, - Тимофей хотел добавить "местком", но удержался.
- Так-то оно так. А с другой стороны, уж если кто вырвался на финишную прямую, к захвату кафедры, его голыми руками не остановишь.
- А как можно?
- Не для моей головы задача, - усмехнулся Лаврентий Иннокентьевич, вставая. - Пойду все-таки послушаю. Мудрые слова иногда полезно слушать, - пояснил он, протягивая Тимофею руку. - Ну, до свидания, будущий лаборант кафедры.
- Прощайте, Лаврентий Иннокентьевич, - сказал Тимофей.
- А чего это вы прощаетесь? - спросил он и снова остановился. - Вечером увидимся... И, между прочим, молодой человек, запомните: Иннокентий Лаврентьевич. Ну, если так трудно, запомните иначе: в молодости меня Кешей звали. Иннокентий - Кеша. Был у вас какой-нибудь приятель в школе - Кеша?
- Не было, - покачал головой Тимофей. - Извините, Иннокентий Лаврентьевич. А "прощайте" я сказал потому, что ухожу от вас. Совсем.
- Как уходите? Куда?
- Совсем ухожу.
- А почему, разрешите узнать?
- Не нравится мне здесь.
- Ах вот что... Так-так... Тогда понятно... - Он помолчал, глядя в пол, потом поднял глаза на Тимофея, еще раз протянул ему руку и сказал очень серьезно: - Ну, всего вам лучшего, Тимофей... Как вас по батюшке?
- Просто Тимофей.
- Тимофей так Тимофей... Знаете, а так вы мне даже больше нравитесь. Наверно, правильно поступаете. Пусть вам удастся все задуманное...
- Спасибо, - сказал Тимофей. - А вы, Иннокентий Лаврентьевич, как войдете в зал, дверь плотно не закрывайте. Я отсюда послушаю.
- Будет сделано, - улыбнулся Иннокентий Лаврентьевич и исчез в зале, оставив дверь полуоткрытой.
Тимофей ждал долго. Он даже начал дремать на своем подоконнике и испуганно встрепенулся, когда из актового зала донесся какой-то шум. Оказалось, что оступился Петр Степанович, поднимаясь по ступенькам кафедры. При этом он рассыпал листки доклада, долго собирал и укладывал их по порядку, покусывая губы, смущенный и покрасневший. А члены совета пробудились, начали переговариваться, потревоженные неожиданной интермедией.
Наконец Петр Степанович справился с текстом, откашлялся, оглядел зал с высоты кафедры и начал читать доклад. Настроение его явно испортилось, он запинался, голос звучал глухо, хрипловато. Зал шумел. Слушали плохо, и ректору пришлось несколько раз постучать концом указки по столу, призывая к тишине. Подождав несколько минут, Тимофей скомандовал: "Время, остановись!" - и проскользнул в замерший зал.
На кафедре с раскрытым ртом и глазами, опущенными к тексту, застыл докладчик. Члены совета замерли в самых удивительных позах: у одних на лицах застыли ухмылки, у других пренебрежительные гримасы, ктото оцепенел, запустив в рот вместо зубочистки указательный палец, а один - даже в момент зевка; его лицо было неестественно вытянуто, глаза зажмурены, а рот разинут так широко, словно он собирался проглотить докладчика, а заодно и большую часть ученого совета.
Тимофей быстро подошел к кафедре. Рядом на больших деревянных стояках висели таблицы и графики, служившие иллюстрациями к докладу. Некоторые были вычерчены Тимофеем; например, центральный, где изображался рост научных публикаций сотрудников кафедры по годам. Этот график пестрел полутора десятками разноцветных ломаных линий, которые многократно пересекались; высоко над ними парила ярко-красная линия, устремленная вверх - символ научной продукции самого докладчика. Тимофей быстренько снял все таблицы и на их место прикнопил другие, нарисованные в виде увеличенных телеграфных бланков. "Телеграммы" были адресованы ректору и ученому совету и подписаны "И. о. заведующего КОТФ доктор физико-математических наук профессор П. С. Овратов". В первой телеграмме говорилось: "Меня интересует не наука, а карьера в науке тчк Цель оправдывает средства тчк". Во второй: "Труды и идеи моего бывшего учителя профессора Воротыло устарели тчк. Он получил инфаркт и умер своевременно тчк Кафедрой он руководил плохо тчк". На третьей. "Я не потерплю на кафедре конкурентов тчк за полгода я оздоровил кафедру зпт трое ушли по собственному желанию зпт одна с инфарктом в больнице тчк". И так далее на десяти листах. В центре Тимофей поместил большой лист двойного формата в траурной обводке. На нем было крупно выведено: "Я карьерист, болтун, интриган, верхогляд, импотент в науке, как ученый я мертвец, но попробуйте меня тронуть - у меня есть знакомые в министерстве. Предлагаю всем членам ученого совета проголосовать за меня".
Тимофей окинул взглядом свои таблицы, поправил одну, отыскал глазами телевизионщиков. Объектив камеры был нацелен на докладчика и стояки с таблицами. Позади телевизионщиков стояли ряды стульев, на которых сидело довольно много преподавателей, пришедших послушать заседание совета. Среди них где-то находился и Иннокентий Лаврентьевич. Значит, были и зрители... Это вполне устраивало Тимофея. Очень довольный, он еще раз оглядел актовый зал и дело своих рук.
"Ну, кажется, все, - мысленно сказал он себе. - "А теперь вперед смелей, да, теперь вперед смелей!.. припомнилась вдруг музыкальная фраза из "Севильского цирюльника" Россини.
Напевая ее, Тимофей схватил рулон снятых таблиц и выбежал в коридор. Он спустился на первый этаж, заглянул в туалет, забросил там рулон на старинную кафельную печь, которая доходила почти до потолка, вернулся на лестницу и только тогда прошептал: "Ну, время, иди нормально". По лестнице спускалась сверху большая группа студентов. Они остановились, потому что в актовом зале послышался какой-то странный гул, который все нарастал и нарастал, подобно приближающемуся землетрясению. Двери актового зала вдруг распахнулись, и оттуда в коридор и на лестницу посыпались члены ученого совета и зрители.
Они едва держались на ногах, корчась от приступов неудержимого хохота. Побагровевшие, тяжело дыша, они вытирали слезящиеся глаза, трясли головами и никак не могли успокоиться. А в проеме распахнутых настежь дверей был виден ректор, который бегал вдоль стола президиума, махал руками и что-то кричал, видимо требуя, чтобы телевизионщики прекратили съемку.
"Вот и все", - сказал себе Тимофей. Он спустился в гардероб, оделся, вышел на улицу и возвратился в музей. Перед самым концом рабочего дня Тимофей закрыл зал, сдал ключи, расписался в книге об уходе с работы, затем остановил время и вернулся наверх. Давно подобранным ключом открыл дверь запасника, пробрался в дальний конец за баррикаду из ящиков и могильных плит. Тут он вернул времени нормальный ход, извлек из кармана два бутерброда с копченой колбасой. Не торопясь съел, запивая горячим кофе из термоса. Затем отодвинул тяжелую крышку саркофага, забрался внутрь, глянул на электронные часы. Было восемнадцать часов десять минут 27 февраля 1977 года. "Хватило бы элементов", - мелькнула мысль. Он задвинул изнутри тяжелую деревянную крышку и сказал:
