Андрей Соломатов - НФ: Альманах научной фантастики 35 (1991)
— Кто?
— Триста пятый, слышу вас хорошо! Пять, девять, девять
— Болезнь, — говорит даме Мальбейер, а та кисло улыбается. Не верит. И не может не верить.
— Триста пятый, как у вас там?
— Э-э-э, дорогой друг, — обращается Мальбейер к диспетчеру с натруженным лицом (тот сидит рядом с проводящим связь, сидит замерев, чуть голову повернув к другу, спина напряжена, веки набрякли), — Нельзя ли сделать так, чтобы и мы слышали?
В следующую секунду зал наполняется смутным ревом и шипением.
— …Идем по курсу. Только что прошли Сьен Бёф. А кто на связи? Голос что-то не узнаю.
— Я, Леон, — отвечает диспетчер.
— Привет, Леон. Не узнал тебя. Счастливым будешь. Слушай, что за суматоха там началась, когда мы взлетали?
Леон поворачивается и смотрит на Дайру. Тот закрывает глаза и отрицательно качает головой.
— Все в порядке, — говорит Леон. — Недоразумение. Все в порядке.
Но голос его выдает немного.
— Значит, все хорошо?
— Хорошо. Все хорошо. Следующая связь в тринадцать сорок. Отбой.
— Прекрасно. Отбой.
— Отбой, — повторяет диспетчер и отодвигает зачем-то микрофон. На лбу у него выступил пот.
— Это мы поспешили, дорогой друг, — замечает Мальбейер. — Как бы он не заподозрил чего-нибудь. Паника, это, знаете…
— Клятая война, — говорит диспетчер.
— Вы с тем самолетом разговаривали? — спрашивает дама.
ДАЙРА— Господи, — говорит себе Дайра, — хватит уже с меня. Хватит, спаси парнишку, сволочь ты такая, господи ты мой любимый, я все отдам. Душу бессмертную свою больше спасать не буду, зачем она мне, ну я же тебя прошу!
Он всем корпусом поворачивается к даме.
— Какой он был, импат, которого вы видели? Опишите.
— Ах, я не знаю. Эти вуалетки… стройный, высокий, очень-очень нервный. Очень. Я сразу подумала, что…
— Как одет?
— М-м-ммм, — дама картинно заводит глаза, на щеках — красные пятна. — Он был такой… в сером костюме… ботинки лакированные, глухой серый костюм, с горлом… что-то парикмахерское, а вуалетка — ничего особенного, шлем такой рогатый, знаете? Костюм расстегнут. Жарко. Но он был вообще очень растрепан и неопрятен.
— Что значит «неопрятен»?
— Ногти, — улыбается дама. — Длинные грязные ногти. Спутанные волосы. Из-под шлема. Все неприлажено, будто не его. А что теперь будет с Элен?
Дайра смотрит описание одежды Фиска.
— С кем?
— С моей сестрой, Элен, Она тоже этим рейсом. Ей, правда, на в сам Рамс, но…
— Уведите ее, — говорит Дайра. — Мешает.
— Нет, вы мне скажите! — взвизгивает дама, но скаф бесцеремонно уволакивает ее за дверь, и Дайра кричит вслед:
— Я не знаю, что с ними будет!
— Полный самолет импатов! — с ноткой мечтательности говорит Мальбейер. — Давненько такого не случалось.
— Никогда не случалось, — поправляет кто-то из диспетчеров.
СЕНТАУРИ…У женщины была вторая стадия, и это настораживало: при обычном заражении она наступает минимум через день, а то и через неделю. А иногда не наступает вовсе, и после трехмесячной изоляции болезнь может вообще пройти — все зависит от состояния заразившего, от близости и силы контакта и от многих самых разных причин, включая погоду и толщину черепной коробки зараженного.
Женщина слабо охала, повиснув на руках конвоиров. Без вуалетки — она оставила вуалетку в смотровой — она казалась неодетой.
Сентаури шел метрах в полутора позади конвоя. Они быстро пересекли гулкий полупустой зал, вышли на воздух. Там ждала вереница фургонов, приземистых, бронированных, с огромными багровыми крестами по бокам, и женщину уже втащили внутрь одного из них, когда Сентаури сказал неожиданно сиплым голосом:
— Хаяни, постой. Пару слов.
А Хаяни, будто только и ждал этого, послушно повернулся и сделал два шага к приятелю.
— Хаяни… Послушай, дружище. Ты… не из-за того, что я сегодня… Не из-за меня, нет?
— Нет, — ответил Хаяни, с нетерпением ждущий первых симптомов.
— А… почему тогда? Хаяни отвернулся.
— Да так просто. Мечтал я, понимаешь, всю жизнь хоть на час гением стать. Если так не получается.
— Гением? — недоверчиво переспросил Сентаури.
— Ну да. Я знаю, смешно. Не могу я тебе объяснить.
Сентаури мотнул головой.
— Так ты… И только из-за этого?
— Да.
— Ну и пиджак же ты. Детство какое-то! Вот пиджак! Да разве можно?
— Не знаю. Можно, наверное. — Глаза у Хаяни огромные, нос
тонкий и длинный, и вдохновение, какого никогда не бывало раньше. — Что ж, прощай, Сент?
— Прощай, — откликнулся Сентаури, пристально глядя на друга, Хаяни пошел к фургону, а в спину ему:
— Но ты же врешь, все врешь, ну скажи, что ты врешь!
КИНСТЕР…В последние минуты жизни Томеш снова завладел своим телом, завладел намеренно, а не то чтобы на него снизошло просветление, как это иногда бывает с умирающими. Но о смерти он не думал. Ему вообще надоело думать к тому моменту. Да и не нужно было. Он уже знал главное — что такое чистое импато, и решил одарить им всех пассажиров, а им казалось, что он хочет их уничтожить. Томеш летал по салону и снимал со всех шлемвуалы одним касанием, чтобы заразить их и принести им счастье, о котором сам уже и мечтать не мог, а они кричали от ужаса, они не хотели такого счастья. Он отдал им свою долгую-долгую жизнь, а они решили, что он отнимает жизнь у них. Он преисполнен был к ним нежности родительской, а им казалось, что это импат в высшей стадии импатической ярости.
Получалось не так, как с Фиском, люди не принимали подарка, ведь не один на один, их много, но должно было, должно было выйти.
Закончив в салонах, Томеш помчался к пилоту. Он знал, что успеет, и помнить не хотел своего будущего — ведь так хорошо, когда тело твое слушается тебя, а не кого-то другого, несуществующего. Так хорошо, когда исчезает знание и взамен приходит надежда.
ДАЙРА…Только что увели даму, которая, похоже, видела Кинстера. Дайра сидит, подперев щеку рукой, неестественно бледен. Мальбейер склонился над диспетчером (Леоном), но смотрит на Дайру. Остальные негромко переговариваются. Стоят, замерли, затишье, даже файтинг умолк. Жужжит телетайп, устали глаза, щиплет. Потом сразу происходят два события: распахивается дверь и резко пригибается к микрофону диспетчер.
— Триста пятый! Слушаю вас!
В дверях Сентаури. Без шлема он кажется еще более высоким, сильно курчавятся седоватые волосы, усы и борода, тоже в колечках. Смешон.
— Только что… — трагически начинает он.
— Тихо! — неожиданно для всех рявкает Мальбейер. По его знаку Леон трогает на панели светлую точку, и снова по залу разносятся шипение и рев.
