Лев Аскеров - С миссией в ад
Наконец овладев собой, Антония бросается к нему. Она обнимает его.
— Бог ты мой! Ты же горишь, милый. Ты весь в огне.
Они жгут меня, Антония… Раскидай… Раскидай костер… Развяжи…
Она отпускает его. Она бежит к двери. И слышит она свой, рвущийся надрывами голос: «Все ко мне! Живо! Живо ко мне!»
От истошного ее вопля, погруженный в глубокий сон замок, заголосил, затопал, пошел ходуном. К ней отовсюду бежала дворня.
— Лекаря! Скорей лекаря, — в изнеможении выдыхает Антония.
Бруно на миг застывает, словно что начинает понимать, и вдруг, как подрубленный, падает на пол.
…Надо звать священника, Ваше величество. Четвертый день беспамятства. Он уже хрипит. Джорди ясно слышит этот глуховатый, хорошо знакомый ему, голос лекаря герцога Козимо. «Бедный герцог — отходит», — вяло думает он. Потом ему слышится горький женский всхлип. «Это Антония», — с тем же безразличием догадывается он.
Чезаре, — зовет она камергера, — Бруно умирает. Пошли за священником.
«Как это?! — вздрагивает он. — Это я умираю?!..» Он хочет растолкать сгрудившихся у кровати герцога людей и сказать, что врач ошибается. Hе он отходит, а герцог… А сил растолкать нет…
«Что это значит?» — в панике думает Джорди и открывает глаза…
Полумрак. Едко пахнет уксусом. Над головой чьи-то тени. В трепетном свете золоченного канделябра, застывшего изумленной Шивой, расплывается лицо Антонии. В глазах ее стоят слезы.
«Какие дивные глаза», — шепчет он.
— Что? Что вы сказали?! — наклоняется к нему лекарь.
— Антония…, зовет он.
— Я тут… Здесь я, милый, — отстраняя врача, отзывается она.
— Вижу…
Джорди кажется, что он улыбается ей.
— Как ты? — озабоченно спрашивает она.
— Что со мной?
— Воспаление легких…
Бруно прикрывает глаза. Значит, речь шла о нем. Умирает не герцог, а он. А память вернулась к нему перед тем, как испустить дух. Такое, как рассказывают и как ему самому приходилось наблюдать у одра отходящих, всегда бывает. Господь возвращает разум и речь, чтобы покаяться в грехах.
— Ваше величество, — зовет он Антонию.
— Я здесь, мой хороший, — не скрывая слез и никого не стесняясь, подсаживается она к нему.
— Священника не надо… Пусть лекарь возьмет Авиценну… Книга у герцога в кабинете… В ней есть рецепт… Я помню… Для больного с тяжелой формой воспаления легких нужна хлебная плесень… Из нее надо сделать настойку… Она лечит…
— Какая плесень, Джорди?! — Все будет хорошо и без нее, — успокаивает она, полагая, что Бруно бредит.
— Антония, я в полном рассудке. Книга Авиценны называется «Канон медицинской науки»… Как входишь в библиотеку, она слева, в третьем шкафу… Hа первой полке… Второй том справа… Можешь проверить…
Он нервничает и, чувствуя, что сознание вот-вот снова покинет его, изо всех сил выхрипывает:
— Сделай все так, как я сказал… Прикажи!.. И я останусь…
Голова его качнулась в сторону. Он замер.
— Лишился чувств, — нащупав пульс, определил врач. — Где «Канон Авиценны»? Я слышал о таком лекарстве.
Следуйте за мной, — Антония кинулась к дверям.
Она летела в библиотеку Козимо, не чувствуя ни ног, ни ступенек, ни самой себя. Ее несла туда появившаяся надежда. Несла с той же невесомостью, когда ровно четыре дня назад она, от переполнявшего ее счастья, не чувствуя ни ног, ни самой, себя летела отсюда в свои покои.
Это было перед самым рассветом. Во дворе, перебивая один другого, с восторженным азартом орали петухи.
Она летела никого не таясь. Ей было все равно, увидит кто ее из челяди такой понятно почему растрепанной и понятно почему сияющей, как звонкий хрусталь. Ей хотелось петь, в голос хохотать, всех тормошить. Она была пьяна. Она пригубила доселе неизведанного ею хмеля. О существовании такого забористо-дурманного напитка Антония и не подозревала. Слышала, конечно. Его называли любовью. Hо слышать — одно, а отведать — другое. Это не просто кувыркаться в экстазе в постели с мужчиной. Это совсем другое. Когда просто, тогда утешил желание, а потом — тоскливая пустота. Во всяком случае, с мужчинами, которых ей приходилось знать после Козимо, так и было. Она их быстро забывала. А тут Антония себя не узнавала. Ей не хотелось отрываться от Джорди. Нет, не отдаваться, а лежать рядом, смотреть на него, гладить, говорить разные нежности. Он для нее был одновременно и мужчиной, и ее дитятей. Правда, Антония порывалась уйти, ссылаясь на то, что ей будет совестно перед слугами, которые наверняка заметили, что она слишком припозднилась у Ноланца. Hо Джорди ни в какую не отпускал ее. Он носил Антонию по комнате. Hе давал одежд. Он хотел и хотел ее.
— Ноланец, папа прав, ты — дьявол. Дай тихо полежать рядом, — горячо шептала она, а самой жуть как хотелось и этого кружения по комнате, и ласковых слов, которыми он сдабривал свои поцелуи, и его ненасытного сладострастия.
Уже начало брезжить, когда Джорди сморил сон. Антония с величайшей осторожностью освободилась от его вдруг обмякших рук, на цыпочках подкралась к двери и выпорхнула вон.
Теплая вода разморила ее так, что она едва не уснула в ванной. И уснула бы. Если бы не Джорди. Он вскоре после ее ухода проснулся и, не обнаружив Антонии, ринулся к ней.
— Бесстыдник! — взвизгнула она.
— Ага, — не возражал он. — Hо я не могу без тебя. И не знаю, как мог все эти годы…
Присев на край ванны, Джорди, с жадным восхищением оглядывая Антонию, на тихих басах говорил что-то ласковое и ладонями водил по ее телу. А потом, обернув полотенцем и укутав халатом, унес в кровать.
Как они в ту звездную ночь оказались в объятиях друг друга, ни Бруно, ни Антония вспомнить не могли. Вышло все само собой. Стоя рядом с ним, она слышала его дрожь, словно кто в нем бил по струне. И та никак не могла уняться. От рокотка ее, сладко ноя, замирало сердце. Потом Джорди, неуклюже повернувшись, толкнул плечом телескоп, в который она смотрела. Окуляр ткнул ее в надбровицу. Антония инстинктивно отпрянув, ойкнула. Джорди дрожащими пальцами взял ее лицо. И…
Их тянуло друг к другу все эти долгие годы, что они не виделись.
— У меня не было дня, чтобы я не вспомнил то утро, когда ты в поисках Джакомо пришла ко мне, — говорил он.
И это была правда.
— Я помню… Я тоже думала о тебе, — уткнувшись носом в его под мышку, сказала она.
И это была правда. Хотя, бывая с другими мужчинами, она забывала о нем. Hо когда вернувшийся из Неаполя Джакомо сообщил, что завтра сюда подъедет Бруно, у нее екнуло сердце. Ей тогда показалось, что она о нем никогда не забывала и между ними уже давно что-то произошло, хотя ничего не было. Антония не находила себе места. Она не знала, чем занять себя, чтобы не думать о нем. И поняла она, что все эти годы ее связывала с ним невидимая нить, которая наконец сплелась в узел. Теперь они встретятся. И будет это завтра. А это — завтра — длиннее прожитых лет. Однако и в наступившем дне им не удалось встретиться.
