Игорь Астахов - Чужая дуэль
Тот, жуя набитым ртом, пробурчал что-то неразборчивое, но дед его понял, согласно закивав.
— Верно, ничего он не скажет по своей воле. Не стоит и время терять… Валяй, Козырный.
Я и глазом не успел моргнуть, как мою шею облапила каменной твердости рука, перекрывая доступ воздуха и одновременно локтем приподнимая подбородок вверх. Один из громил подал схватившему меня сзади конвоиру по кличке Козырь, заботливо принесенный главарем инструмент. Всего-то на миг он мелькнул перед моими налитыми кровью глазами, но теперь я с ужасом понял его предназначение. Сквозь шум в ушах пробивалось издевательское дребезжание старика:
— У тебя, милок, случаем, зубиков-то из рыжья нет? А то Козырь больно золотишко уважает. С интересом-то драть ему завсегда по душе.
Едва трепыхаясь и не имея никакой возможности противиться насквозь пропитанным табаком горьким пальцам, упорно раздвигающим челюсти, я зажмурился, внутренне сжавшись в безысходном ожидании невыносимой боли.
Уже и жесткое, холодное железо, кровеня губы, наполнило рот пресным вкусом, как сзади, с оглушительным треском вылетела дверь. Тут же ослабла сжимающая горло хватка, а затем и сам Козырь всем телом навалился на меня, погребая под собой.
Маленькая комнатка словно распухла от грохота сокрушаемой мебели, звона бьющейся посуды и отчаянных воплей: «Полиция!.. Руки вверх!.. Не двигаться!.. А ну брось нож, сука!..»
Я отпихнул обмякшую тушу бандита, отчаянно рванулся вверх под аккомпанемент звенящей внутри головы песенки «А помирать нам рановато…» и тут грохнули два выстрела подряд. Левый висок будто обварило крутым кипятком, тупо ударило в голову и свет погас…
Глава 8
Очнулся я в своей кровати в имении, в чистой пижаме, но с забинтованной головой. Кто и как меня сюда доставил, переодел, обработал рану, в памяти не сохранилось. Но, по большому счету, все это не имело особого значения. Главное, что я был жив и на удивление неплохо себя чувствовал.
Первым делом, после того как открыл глаза, я ощупал языком зубы и с огромным облегчением убедился в их сохранности. Разодранные губы, отзывающиеся резкой болью на любое движение, были не в счет.
Когда я слез с кровати и накинув халат, оценивал перед зеркалом повреждения на лице, дверь без стука распахнулась и в комнату влетел сияющий как начищенным самовар, за версту благоухающий одеколоном Селиверстов.
Увидев меня на ногах, он радостно взвыл и кинулся обниматься. С трудом угомонив околоточного, все же на ребрах, после пинка Козыря, красовался громадный синяк и шевелиться, так же как и двигать губами, было ощутимо больно, я усадил его в кресло.
Тот, все порываясь вскочить, затараторил:
— Нет, ну ты, Степан Дмитрич, даешь! В рубашке родился, не иначе! Мало того, что я успел в последнюю секунду, так еще этот упырь одноногий, считай, в упор промахнулся! Душегубу своему башку продырявил, а тебя пуля только вскользь зацепила! Буквально чуток в сторону и… — он махнул рукой.
— Не шуми, без того в ушах звенит, — я осторожно прикоснулся к повязке с левой стороны, но полицейский, переполненный эмоциями, перебил меня:
— Да, кстати, господин Исаков, ты как всегда оказался прав. И откуда ты все знаешь?
Я опустился в кресло напротив, вопросительно поднял бровь и тут же скривился от болезненного укола, вследствие движения поврежденной кожи.
— Ты о чем?
— Как о чем? — сначала неподдельно изумился околоточный, затем звонко хлопнул себя по лбу. — Совсем запамятовал, ты же еще ничего не знаешь. Поганец-то, как ты и предсказал, вылез сегодня утром.
— Какой поганец? Откуда вылез? — все никак не могло дойти до меня.
— Да все оттуда же! — Селиверстова буквально распирало. — Из собора вылез! Нашлись, камушки-то!
— Ну-ка, ну-ка? — мне действительно стало любопытно, потому как, если откровенно, я и сам не очень-то верил в действенность данного накануне совета. — Расскажи поподробнее.
Полицейский повозился, устраиваясь удобней, закинул ногу на ногу, разгладил щедро напомаженные усы и приступил к повествованию:
— Как ты намедни предложил, я всех из церкви выгнал, окна-двери на замки запер, а еще поверх сургучом залил и свою печать поставил. Как настоятель шумел и ногами топал, лучше не вспоминать. Я ж от него даже на квартиру сбежал. Все ключи отобрал и спрятался. А тут еще ночью подняли тебя выручать. Ты, вообще, догадываешься, кому жизнью обязан?..
— Давай, пока, о камнях, — перебил я. — О моей истории позже подробно поговорим.
— Хорошо, — легко согласился околоточный. — Так вот, забылся я только под утро, а тут уже гонец в дверь колотит, так, мол, и так, в церкви изнутри кто-то скребется. Само собой, какой уж тот сон? Прибежал туда, благо недалече, дверь отворил. А там, кто бы ты думал? — он ударил обеими ладонями по плюшевым подлокотникам, выбивая еле заметное облачко пыли. — Мальчишка на пороге сидит, худой, что твой скелет.
— И откуда он там взялся? — пришла моя очередь удивляться.
Селиверстов погрозил мне пальцем.
— Не прикидывайся, Степан Дмитрич. Ты ж заранее знал, что он за иконостасом схоронился.
— Вот, здорово живешь, — я достал из лежавшего на столе портсигара, так и не доставшегося бандитам в качестве трофея, папиросу, закурил, затем поднялся и открыл форточку. — За иконостасом же целая толпа палками все истыкала. Я сам лично видел.
Околоточный победно усмехнулся.
— Твоя правда, тыкали, да все без толку. Он-то, почитай, под самый купол вскарабкался. Никак они его достать не могли.
— Тогда понятно, — я вернулся обратно в кресло. — И кем же этот умник оказался?
— Учеником ювелира, — Селиверстов тоже вытащил из моего портсигара папиросу, а я бросил ему спички. — Его на побывку из столицы отпустили, а тут как на грех икону привезли. Нет, ну вот скажи мне, откуда в двенадцать лет столько коварства? — возмущался околоточный. — Он же, как рассчитал: после службы спрячется, ночью камни выковырнет, а день и следующую ночь за иконостасом пересидит. Когда в церкви искать перестанут, с народом так и выскользнет. И ведь получилось бы у него, ей Богу получилось, если бы не ты. Век не забуду, — полицейский подскочил ко мне и долго с чувством тряс мою руку.
Отбившись от очередного бурного выражения признательности, я задал давно вертевшийся на языке вопрос:
— Слушай, Петр Аполлонович, а как ты вообще здесь оказался? Тебя же Прохоров на дух не переносит?
Околоточный довольно хохотнул:
— Так ты и здесь, Степан Дмитрич, мне подсобил. Их высокопревосходительство за твое спасение меня в друзья дома записал. Теперь, можно сказать, я здесь желанный гость.
