Аркадий Стругацкий - Фантастика-1964
— Ни черта он не понимает, — в сердцах сказал Сергей.
— Ну ладно, — Кайменов повернулся к пульту. — А теперь запросим про себя.
На этот раз дробь литер буквопечатающего устройства получилась удивительно однообразной. Малышев оборвал ленту, взглянул.
— Что такое?! Одни нули. Даже твоего адреса нет… — Он поднял глаза на товарища. — Слушай, Володька, а ведь он тебя того… убил…
3. УБИЙЦА МЕНЯЕТ ПРОГРАММУ
Кайменов посмотрел на ленту, потом на машину, лоснившуюся в свете ламп, скривился.
— Фи, как грубо! Наверно, получился сбой![3] Проверим оперативную память… — Он нажал несколько кнопок на пульте.
Ни одна лампочка на пульте не мигнула. Володька чертыхнулся, нажал несколько белых клавиш.
— Батюшки, сведения обо мне остались только в долговременной памяти, над которой машина не властна. Некролог, милое дело!
Он стал вышагивать по залу. Малышев следил за ним.
— Вообще Павел Николаевич — мужик крепкий. И если он тебя подстережет где-нибудь с кирпичом, проблема 011 будет решена окончательно.
Кайменов рассеянно посмотрел сквозь него.
— Постой, я, кажется, понимаю. Надо ввести шкалу опасностей. Конечно! Напугали бедную машину до смерти. Я ведь не намереваюсь отнимать у Павла Николаевича жизнь, руки-ноги, даже здоровье. — Он подошел к столу, стал набрасывать на листке. — Жизнь-10000, большой вред здоровью, членовредительство, так сказать… Сколько?
— Пять тысяч, — подсказал Сергей.
— Тяжелые болезни — 3 000, легкие болезни — 1 000. Что, спрашивается, в сравнении с этим какая-то сотня, связанная со служебными неприятностями? Стоит из-за нее уничтожать хорошего меня?
Кайменов сел за пульт, положил листок перед собой.
— Ну, попробуем теперь, — сказал Кайменов, когда замершая россыпь неонок показала, что машина переварила новую порцию информации.
Он перекинул рычажки тумблеров на 011. Цифропечатающее устройство резануло по тишине зала пулеметной дробью: язычок ленты был усеян строчками нулей.
Кайменов с негодованием взглянул на машину.
— Ну что ты на это скажешь? Ничего себе оптимальный вариант!
Сергей сел, вытянул ноги.
— Когда будешь составлять завещание, запиши на меня мотоцикл и куртку: буду ездить и вспоминать тебя хорошими словами.
— Сережка, шутки шутками, но ведь первые два решения вполне правдоподобны… И потом: почему он не прикончил Валентина Георгиевича? Ведь его позиция для Шишкина тоже не сахар.
— Ну, на Валентина Георгиевича у него чисел не хватит!
Образ Павла Николаевича, который со сбитым набок галстуком, энергично двигая плечами, душит Кайменова, возник перед глазами Сергея. Он поморщился:
— Нет! Он не настолько дурак.
Володька вдруг стал столбом посреди зала.
— Есть! Боже, какие мы с тобой идиоты!
— Почему обязательно “мы с тобой”?
— Кто ж еще? Все ввели: схемы, шкалы, постановления, инструкции… Уголовный кодекс не ввели, понял? Сколько времени? Пол-одиннадцатого! Так… Только один человек сможет меня спасти в этот поздний и страшный час.
Кайменов набрал номер телефона.
— Клава? Вот что, маленькая: зайди к Михал Николаичу, возьми у него Уголовный кодекс, поймай такси и жми сюда….. к проходной института. Что значит “поздно”?.. У Михал Николаича все есть… Маленькая, ну зачем эти “зачем”? Ну, здесь замышляется убийство с обдуманным намерением, ну, мы хотим предотвратить… Все, жду!.. Да! Возьми у Михника еще Кодекс законов о труде. Обязательно!
Положив трубку, он победно посмотрел на машину:
— Пусть знает, что и уволить меня не так-то просто!
…Они вышли из института в половине первого.
Клава, жена Володьки, ждала, сидя верхом на одиноко блестевшем под луной мотоцикле: не хватило денег на обратный путь в такси. Кайменов завел мотоцикл, распрощался с Малышевым, и они умчались в пахнущую весной темноту.
Сергей направился к остановке. Город лежал внизу. Вереницы газосветных фонарей расчертили его светящимися голубыми пунктирами. Трамваи и троллейбусы озаряли низкие тучи фоторепортерскими вспышками от пантографов. Сегмент луны воровски выглядывал из-за туч. Холодно лоснился накатанный шинами асфальт.
По случаю весны на шестигранном, как карандаш, бетонном столбе у остановки появился большой жестяной плакат:
ВНИМАНИЮ ГРАЖДАН!
Посадка огородов в черте атомного реактора воспрещена.
Произведенные посадки будут перепаханы.
Дирекция ядерного института.
— Атомный век! — усмехнулся Сергей, вскакивая в подкативший троллейбус.
4. РАЗГОВОР-ТЕСТ
После обеда Валентин Георгиевич уезжал в физико-технический институт читать лекции, а в его кабинете поселялся Шишкин. В это время к нему и пришел Сергей Малышев.
Ступив на порог кабинета, Сергей удивился: как преобразилось здесь все! Шелковые портьеры на окнах были приспущены и процеживали, казалось, лишь сумеречную сосредоточенную отрешенность. Предметы, которые при Валентине Георгиевиче просто не замечались, сейчас лезли в глаза, давили своей значительностью. Ковровая дорожка цвета генеральского лампаса уходила в перспективу к полированным столам, составленным посадочным знаком “Т”. Телефонный агрегат из перламутровой пластмассы (внутренний, внешний, междугородный) солидно лоснился, готовый испустить ответственный трезвон. Небольшая коричневая доска, с которой были стерты меловые формулы, совсем стушевалась на стене. Весь вид кабинета как бы говорил, что здесь нельзя просто сидеть и работать — здесь надо принимать меры.
Павел Николаевич необыкновенно точно вписывался в обстановку. Он сидел слева от телефонного комбайна, развернув плечи, читал бумаги, на лице его застыло выражение по форме № 2.
…По мнению институтских острословов, у Шишкина было четыре выражения лица, которые он утром примерял вместе с галстуком и потом носил весь рабочий день с перерывом на обед с часу до двух:
выражение № 1 (для бесед с вышестоящими в научном и административном отношении товарищами, для сопровождения высоких комиссий и иностранных делегаций, а также корреспондентов крупных газет): любезность, внимательность, готовность согласиться, поддержать и засмеяться удачной шутке;
выражение № 2 (для разговора с подчиненными): взгляд, смотрящий чуть поверх и за собеседника и видящий нечто, рядовому сотруднику недоступное; хмурая озабоченность делами, несравнимо более важными, чем то, которое приходится обсуждать; ритмичное наклонение головы, которое означало, что все сказанное известно ему тысячу раз;
