Лента Ососкова - История первая: Письмо Великого Князя
— Жди меня тут, Индеец, — бросил через плечо капитан, торопливо накидывая куртку и одновременно с этим разыскивая неизменную, хотя и неоднократно ругаемую за «неуставность и несоответствие положенному офицеру вне непосредственных боевых действий виду» кепку, уже на ходу поднял с пола «трофейный» нож и опустил в карман. Обернувшись на пороге, Заболотин помедлил и добавил: — И подумай над тем, что я тебе сказал.
Захлопнув дверь, запер и зашагал вместе с Казанцевым, не отвечая пока на невысказанный вопрос фельдфебеля о мальчишке. По сути дела, капитан и сам толком не знал, что собирается делать с этим Индейцем. Просто понимал всем своим существом, ясно и безо всяких оговорок, что мальчика он уже не бросит. Есть такие поступки в жизни каждого человека, которые, вроде бы, никто совершать не требует, но их необходимость остро ощущается, и ты не успокоишься, пока не сделаешь. Таким было и желание «перевоспитать» маленького бандита.
… Пока шли до штаба, всё молчали. На улице было уже светло, у угла штабного здания стояли несколько офицеров, курили, говорили. Кто-то козырнул Заболотину, кто-то поздоровался, обычно так, по-человечески. Война часто стирала уставные границы в общении.
— Поделитесь, кто-нибудь, — попросил Казанцев, искупая не к месту деловой тон своей улыбкой. Сигареты у него закончились ещё вчера, и теперь он у всех по очереди «стрелял». Сослуживцы посмеивались, но делились завсегда, и сейчас в том числе. Фельдфебель с удовольствием затянул, считая свой долг выполненным. Заболотин поглядел на него с лёгкой привычной завистью — сам не курил, затем вошёл в здание штаба.
Когда-то до войны здесь был детский летний лагерь, затем он опустел и долго стоял заброшенным, потихоньку увядая, как увядает любая рукотворная территория без человека. Командование сочло бывший детский лагерь неплохим местом для размещения одного из ударных батальонов, ожидающих выринейцев, и солдаты, обустраиваясь, быстро привели в порядок все здания. Штаб расположился в бывшем домике администрации: то ли домик был построен крепче других, то ли просто стоял так удачно, но не воспользоваться этим было грешно, требовалось только подлатать крышу…
— А, хронический геро-ой пожаловал, — добродушно растягивая слово «герой», поприветствовал Заболотина командир батальона, подполковник Женич — невысокий седоусый старик, украинская кровь пополам с татарской, пять орденов где-то глубоко в сумке и острый, замечающий каждую мелочь взгляд чёрных, слегка раскосых глаз. Правда, сейчас он не оторвал глаз от бумаг и даже не взглянул на вошедшего. Видимо, ждали только капитана… или Женич просто угадал своим невероятным чутьём, кто вошёл. — Что-то давненько вы никаких подвигов не совершали, милый.
— Каюсь, ваше высокородие, — прищёлкнул каблуками Заболотин, невольно улыбаясь, и стянул с головы кепку. Даже не поднимая головы, подполковник лучился добродушием, как летнее солнце — теплом.
— Садитесь, — кивнул Женич, посасывая свою неизменную трубочку вишнёвого дерева.
Заболотин присел рядом с Борькой, вернее, рядом со штабс-капитаном Малуевым, рассеянно мнущим сигарету. Курить в помещении штаба запрещал Женич, утверждая, что «эти дымящие бумажки» весь запах его табака перебивают. Поэтому он попыхивал трубкой в гордом одиночестве, а остальные курящие либо сбегали с той или иной периодичностью за угол к младшим офицерам, либо молча страдали, как Борька. С Малуевым Заболотин сдружился ещё в последнем классе школы, а потом вновь столкнулся с ним «в офицерке», чему оба одноклассника оказались несказанно рады. Третья, самая неожиданная, их встреча произошла уже здесь, на фронте, когда Борину роту тоже включили в состав батальона Женича.
— Опять в кепке пожаловал? — вдруг строго произнёс подполковник. Как Женич разглядел кепку сквозь стол, оставалось загадкой. Многие говорили, что Женич видит сквозь предметы. А может, по тому, что Заболотин и куртку не сменил, догадался, но так думать скучно.
Заболотин смял головной убор в руке, вздохнул, но ничего не сказал.
— Не по уставу это, милый мой, нехорошо, — покачал головой Женич, хорошо зная тщетность своих попыток отучить Заболотина надевать «вне боевых выходов» вместо фуражки зелёную солдатскую кепку. Капитан был упрям, как стадо горных козлов, и принципиален, как самурай. Если в бою можно — то почему в остальное время нельзя? Ну чем это может уронить офицерскую честь? В уставе ведь сказано «во время боевых действий» — а сейчас что, мир, что ли?
Все эти аргументы Женич давным-давно выслушал, но остался при своём мнении. Впрочем, ровно как и Заболотин.
Но эти мысли капитан оставил при себе, вместо этого привычно ответил на укоризненный взгляд подполковника:
— Каюсь, ваше высокоблагородие, привычка.
— Всё вы валите на привычку, — сделал недовольное лицо Женич, но потом устало махнул рукой: — Ладно, вернёмся к этому разговору позже. А пока можете ответить на несколько вопросом касательно вашего доклада?
Заболотин с тоской кивнул, показывая, что готов отвечать. Именно поэтому он не любил письменные доклады: ты, вымотавшийся за сутки, спишь, а кто-то обсуждает, что ты там написал. А потом ты отвечаешь на вопросы, порою совершенно дикие, в течение устного доклада ни за что бы не возникшие…
— Что вы собираетесь делать с подобранным вами мальчиком? — чуть разжал обычно недовольно поджатые губы капитан Аркилов — мужчина средних лет, с резкими чертами лица высеченной из камня статуи и гладко зачёсанными назад чёрными волосами. Они с Заболотиным недолюбливали друг друга, взаимно и так сильно, как только могут два капитана в одном батальоне: штабной помощник командира — и его же, командира, неофициальный любимец.
— Я ещё пока не решил, — сдерживая раздражение, произнёс Заболотин. — Он сирота и сам попросился с нами, так что теперь — либо в приют, либо…
— Какие ещё «либо» тут могут быть?! — возмутился Аркилов, но его одёрнул Боря, положив свою лапищу ему на плечо. Не зря Борю звали Малым, не только за одну фамилию. Малуев был на голову выше любого в батальоне, и пропорции у него были соответствующие.
— Приюты сейчас долго не живут, — мрачно сказал Борька. — Если мальчишка выжил без приюта, то пусть и дальше так живёт, если хочет.
— А что он хочет? — внезапно спросил Женич, до этого внимательно слушающий разговор.
«Убить меня», — чуть не ляпнул Заболотин, привыкший говорить подполковнику только правду. Но в этот раз смолчал:
— Он хочет остаться с отрядом.
Ложь — не обязательно выдумка. Она может быть отчасти правдой, даже в большинстве своём — правдой, но «благородные» различия между полной и избирательной ложью были придуманы теми, кто пытается оправдаться перед своей совестью. А когда ты усиленно ищешь отговорки, убеждаешь в своей невиновности всех вокруг или себя одного, это означает, что неправ-то как раз ты. Совесть не ошибается. Человеку же ошибаться свойственно.
