Ирина Дедюхова - Повелительница снов
Волков сидел в коридоре и плакал по настоящему.
— Я домой пойду…
— Не бойся, больше не буду. Но только до того момента, как ты опять Таньку под лесенку потащишь. Такие, как ты, с первого раза не понимают.
— Не думал я, что ты такая! Дерешься еще… Саму-то за эту лесенку за ухо к Кларе таскали!
— Ох, Волков, не зли меня! И когда это было-то? Да и не было вообще, наверно… Ладно, успокойся, пойдем суп из курицы кушать.
— Из курицы? И там даже курица есть? Кусками или по ниточкам распущенная?
— Кусками, Волков, кусками! Чай, не к жлобам пришел! Тебе ножку или крылышко?
— Я белое мясо, Ткачева, люблю. В столовке дают иногда.
— Садись, жри! Тут тебе не столовка.
После второй тарелки Волков поднял на Варьку глаза: "Нравится мне Танька очень. У меня все горит, как ее увижу"
— Так неужели, Волков, можно так? Это же гадко, очень-очень плохо.
— А она по-хорошему все равно со мной ходить не будет. Сама знаешь, обо мне даже Клара сказала, что у меня одна дорожка — в тюрьму. Но ведь и без меня Танька выйдет за какого-нибудь тихого алкаша с завода, как наш сосед по площадке. Он ее будет всю жизнь мордовать, она будет терпеть, сидеть на окошке в подъезде, синяки цинковой мазью замазывать. Что хорошего? А меня бы Танька не так часто и видела. У меня вот про отца мать говорит, что он все равно хороший, он между отсидками успевает ей кусочек счастья отломить.
— Что ты несешь? Тихие алкаши, отсидки, кусочки счастья! Ты учись, Волков! У тебя вся жизнь впереди!
— Ага, «спереди», как моя мамаша говорит! Это у тебя что-то наперед можно загадывать, а мне — очень трудно. Мне кажется, что я ничего не смогу, я в какой-то колее, не вырваться мне уже.
— Это все от человека зависит, Волков. Тебе надо бороться, я помогу! Я же должна тебе помочь, Волков!
— Мне кажется, что ничего от меня уже не зависит, что все уже определилось для меня давно, когда я родился после очередных каникул моего папы между двумя отсидками. Я ненавижу эти ботинки! Я вот у твоего папы в коридоре видел такие же, но он их сам купил, а мне их дали задаром. Я думаю, что в дармовых ботинках далеко не уйдешь. Нет, не могу объяснить…
— Это потому, Волков, что с литературой у тебя очень-очень плохо. Сейчас стихи будем учить, это память развивает и речь. А ты унитаз починить можешь?
— Попробую…
— А говоришь, что ничего у тебя в жизни не выходит! Вот у нас унитаз полгода не смывает — это что, жизнь? Короче, приступай, инструменты вон в том ящике. В будущем году у Пушкина юбилей, меня уже на конкурсы не пустят, поэтому пойдешь ты. Я тебя в декламации поднатаскаю.
— С ума сошла?
— Молчи лучше, и не зли меня! "Медный всадник"! Вступление!
— Кто это у вас такое с бачком сделал?
— Да папа, пытался отрегулировать. Ему рабочих для себя просить стыдно. У него самого руки только на сельское хозяйство настроены, а в деревне это делают иначе.
Варя и сама не понимала, как это у нее вышло, но Волков стал ей хорошей подмогой в налаживании домашнего быта. Она даже начала строить грандиозные планы по перестилке рассохшегося паркета. После мелкого ремонта окон, они ободрали и прошкурили все рамы, а к их окраске Волков с удивлением для себя прочел наизусть все вступление к "Медному всаднику" широко разводя руками с трудовыми мозолями. Пока Варя громко читала вслух про муссоны и завоевание Мексики, выписывая на шпаргалку для Волкова памятные даты из борьбы народов Латинской Америки, он, вооружившись огромными ключами, которые они стащили у пьяного сантехника, спавшего на площадке пятого этажа, что-то регулировал под ванной. Иногда он подавал оттуда голос. В основном, его высказывания касались Вариного папы: "Конечно, зато у нас папочка — инженер-строитель! Наверно, только в муссонах и борьбе пеонов понимает. Но ведь он все же мужик, унитазом-то он вашим пользуется? Или как в деревне на двор выходит?"
— Не ворчи, Волков! Ты видишь, как у меня родители много работают? Им домом заниматься некогда. Крути краны давай, и дверь открой по шире, чтоб про муссоны услыхать.
* * *— Откуда у тебя циркули такие? Я такие только в папиной готовальне видела, так он мне их даже потрогать не дал.
— Бери, Ткачева, это я для тебя у учителя черчения спер. Да не расстраивайся ты, он их сам в школе схимичил. Теперь — трогай их на здоровье!
— Волков, нехорошо красть-то.
— А вот ты сама-то никогда ничего не хотела украсть?
— Хотела один раз, но не смогла. Я тогда так продумала все хорошо, месяц готовилась, проверялась и все-таки даже украла… Потом, помню, вышла из магазина, немного прошлась по улице, вернулась и все незаметно обратно подсунула. Не смогла!
— Одна на дело пошла? Даже на стреме никого не было?
— Одна. Не могла я никому такого сказать про себя.
— Это потому, что у тебя кореша хорошего нет. А что сперла-то?
— Книги из нашего книжного магазина. Там только-только завезли, продавщицы под прилавок спрятали для блатных, а я все у них оттуда вытащила. Я часто в книжный раньше ходила. Всю эту кухню хорошо изучила. Приглядела, где они товар прячут, все по минутам рассчитала. Они бы мне все равно книжки из-под прилавка не продали, даже если бы у меня такие деньги были. Матери только детективы достают, а я их читать не могу.
— Да что толку от книжек?
— А от пельменей?
— Ну, спросила! Я ими обоих братьев младших накормил! А книжки твои, небось, про Васька Трубачка были, враки какие-нибудь пионерские. Видел я, какие наши девки книжки читают, самая толстая книжица — про борьбу итальянских пионеров с наводнением на реке По. Дуры!
— Нет, в том-то все и дело, что эти книжки были чудесные: Стругацкие, "Испанская баллада" Фейхтвангера, "Три товарища" Ремарка. Я, Волков, если на дело пойду, то не из-за пельменей, поверь. Особенно, до боли жалко здоровенную книгу "Мифы Древней Греции" с гравюрами Гюстава Дюре. Ее трудней всего было тащить из-за формата.
— Так что было казниться-то так, Ткачева? Ты ревешь, что ли? Сперла бы, и никто бы на тебя в жизни не подумал! Учишься хорошо, не хулиганишь уже совсем, папа — инженер, мама — врач, на буксире всякую сволочь тянешь, в хоре поешь! Я бы на твоем месте все магазины в округе обчистил!
— Не смогла, значит. Не приучены мы, красть-то.
— Зато задатки у тебя хорошие, немного только поработать над собой, и как по маслу пойдет! Ткачева, с твоей головой ты можешь и паханом, и вором в законе быть!
— Не уговаривай, не смогу.
— Сытая ты, Ткачева! А вот посидела бы голодом, как я. А каково, думаешь, мне было, когда у меня прошлой осенью вшей при всем классе нашли? А когда я сытый, ко мне ни одна вша не подходит! А в этом пальто девчоночьем ходить? Таньку в таком пальто в кино не поведешь, только под лесенку.
