Евгений Акуленко - Ротмистр
— Ышь ты! Паша за нее, небось, богатый бакшиш отвалит, а? — Семидверный ухмыльнулся. — Погуляем, братцы!
— Вы понимаете по-английски? Скорее всего, да… Готов побиться об заклад, лучше, чем по-турецки… Ревин не договорил, поспешив закрыться от града ударов. Видимо в словах его барышня уловила скрытый намек на любовные похождения своего папаши. Ревин, удивленно приподняв бровь, некоторое время парировал выпады, нанесенные с изрядной долей мастерства. Но, в конце концов, ятаган улетел в пыль, а девушка, шипя сквозь зубы, потирала вывернутое запястье.
— Война – не женское дело, сударыня, — Ревин вложил шашки обратно в ножны. — Бросайте вы его…. Не смею вас больше задерживать. Смуглянка не двинулась с места, не веря словам.
— Вы свободны! — повторил Ревин. — Пропустите! — велел он казакам.
— Ты пожалеешь, что меня не убил! — пообещала девушка на вполне сносном русском, и, не дожидаясь, пока офицер передумает, ошпарила коня плетью.
— Зря это, — Семидверный проводил истаявшую в предзакатном мареве фигурку злым взглядом. — Пятеро наших полегло и шостый, вона, доходит. Не довезем кубыть. Хлопцы все, как один порубаны. Зря…
Ревин поиграл желваками и рявкнул:
— Слушай меня все! Слушай и запоминай, добры казачки! Мои распоряжения не обсуждаются! В следующий раз за невыполнение приказа пристрелю на месте! Всем понятно? Вас, урядник, касается в первую очередь!..
Семидверный почернел лицом. Не оттого, что обещались пристрелить, этого он за свою службу наслушался, а оттого, что его Ревин обратился к нему на "вы", как, все равно, к какому висельнику. "Лучше бы уж в зубы дал, а то и впрямь пристрелит ведь, сатана".
— Виноват, господин ротмистр! Боле не повторится…
— Понятно!.. Понятно! — загудели казаки. — Не серчайте, ваше благородие! Подрастерялись мы малость. А про себя переговаривались:
— А наш-то, кажись, не промах! Вона, басурмана-то накосил обстоятельно, с душой…
Гром осадных орудий сотрясал землю. Полста жерл изрыгали пламя и дым, слали двухпудовые посылки. Над Ардаганом стояли черные столбы пожарищ – пристрелявшись, канониры клали плотно. Под развернутыми штандартами стояли штурмовые колонны пехоты: ждали приказа.
Из крепости в беспорядке выступила турецкая конница. Сыпанули вслед алые фески редифов, образовывая отдаленное подобие строя. Это гарнизон, не выдержав обстрела, бросился на прорыв.
— Будет дело! — оскалился Половицын, стараясь перекричать канонаду. Над полевыми батареями расцвели пороховые цветки выстрелов, и, прежде чем ветер запоздало донес гром залпов, строй турок проредили разрывы долетевших гранат. Редифов косила шрапнель, рявкнули тяжелые двадцатичетырехфунтовки, смешивая в стане врага живое и неживое. И тотчас, пронизав все звуки боя, протрубил атаку горн. От стука двух тысяч копыт задрожала земля, все четыре полковых сотни, выстроившись подобием серпа, устремились на турок с фланга. Казалось, прошла секунда и расстояние в полмили сократилось до длины шашки.
Казаков было больше, действовали они слаженно и зло, вынуждая турок показывать спины. Есаул Половицын, вклинившись далеко вперед, рубился вкруговую, издали напоминая медведя на псарне. Страшная шашка его брызгала кровью, секла, не встречая преграды. Ревин свистнул казаков из своей сотни и пошел есаулу навстречу.
— То правильно! — прогудел Половицын.
— Чего? — Ревин не понял.
— То правильно, что не обложили кругом, — Половицын отер пот тыльной стороной ладони. — Турка, его ежели к стене прижмешь, начинает зубы казать. А так драпает, как миленький. Кишка у него слабовата…
Кибардин сам в свалку не лез, приказы рассылал через вестовых, не желая красоваться ни перед начальством, ни перед подчиненными. Полковник просто выполнял свою полковничью работу.
— Ротмистр, — встретил он явившегося по приказу Ревина. — Понимаю, что не по профилю вашему задание, но выбирать не приходится. Вот там, — полковник указал рукой, — уж который час пехота не может взять фортификацию. Поступайте с вашей сотней в распоряжение полковника Кормухина, — и, оглядев забрызганный кровью мундир Ревина, добавил: – И не суйтесь вы сами в пекло, Христом-Богом прошу…
Полковника Ревин отыскал возле штабной палатки на холме. Оттуда прекрасно просматривалась панорама развернувшихся баталий. Во фланге наступающих русских войск, словно нарыв, остался турецкий форт, со всех сторон окруженный серыми пехотными ротами. Ревин подоспел как раз вовремя, чтобы наблюдать, как под плотным огнем с укреплений захлебнулось очередное раскатистое "ура!". Пехота откатывалась назад, неся убитых и раненых. Позади полковника толпились адъютанты, ожидая приказаний. Но приказаний не следовало. Не отрываясь от бинокля, Кормухин мусолил во рту крепкую папиросу из дешевых сортов табака и также крепко матерился себе под нос. Ревин отдал честь, отрекомендовался.
— Вас еще мне не доставало, — раздраженно отмахнулся полковник. Лицо он имел испитое, с какой-то нездоровой отзеленью набрякших мешков под водянистыми глазами.
— Семенов! — проскрипел полковник. Из группы адъютантов отделился молоденький поручик, остановился на безопасном отдалении.
— Семенов, скажи любезный, на кой хер мне кавалерия, когда я просил пушки? А? — полковник в ярости хватил оземь биноклем и ринулся на поручика с кулаками.
— Господин полковник! — Ревин удержал Кормухина за локоть. — На пару слов… Ревин намеренно пренебрег уставным обращением "ваше высокоблагородие", подчеркнув тем самым, что Кормухин не начальник ему, и плевать он, в общем, хотел на полковничьи эполеты. Но зачем Ревин попер на рожон в очередной раз, он и сам сказать не мог. Видимо на роду ему было написано пререкаться с полковниками. Или с генералами.
— Ваше поведение не делает вам чести, — проговорил Ревин негромко. — От вас ждут приказов. Возьмите себя в руки!..
— Ты еще учить меня будешь, мальчишка?! — взбеленился Кормухин, брызгая слюной. — Да ты еще титьку сосал, когда…
— Соберите всех стрелков на одном направлении, — не обращая внимания на оскорбления, продолжил Ревин. — Нанесите основной удар узким фронтом, не распыляйте силы по периметру. И солдат постройте цепями, а не "ящиком". Кормухин осекся на полуслове.
— Гм, — проговорил он через некоторое время, — Дело говоришь… Говорите… Ротмистр… Прошу меня простить. Нервы ни к черту стали…
Ревин кивнул, принимая извинения.
— Семенов! — гаркнул полковник. — Командиров рот ко мне! И коня!..
Пехота перегруппировывалась. Под несмолкаемый барабанный треск прапора выстреливали команды своими лужеными глотками, тасуя серошинельную массу. Подводы увозили раненых, наспех обмотанных бинтами, дожидались своей очереди и завернутые в рогожку трупы, стасканные рядками. Солдаты, проходя мимо, отводили взгляд, каждый представлял под рогожкой, видно, себя. Поутихла и стрельба с форта – турки наблюдали за приготовлениями русских, гадая, откуда ждать атаки. С Кормухиным тоже произошли перемены. Как-то он просветлел лицом, приосанился. И вряд ли виной тому послужил разговор с Ревиным, всего вероятней, причиной стало то, что полковничий кулак нашел таки себе точку приложения. Под горячую руку попался обозный интендант, не пожелавший выдавать стрелкам патроны сверх нормы. Теперь вот бегал вслед за Кормухиным, ожидая распоряжений, а на полфизиономии его расплывался роскошный фонарь. Ревинская сотня толклась в сторонке. Кони пытались щипать траву, а казаки поглядывали туда, где остался полк, изнывали, разгоряченные боем, от бездействия.
