Вячеслав Рыбаков - Трудно стать Богом
– Где – там?!
– Где ты был? – очень ровно и спокойно спросила Ирка.
– В ментовке, – ответил Бобка.
– Бобка, расскажи толком, – проговорил Малянов. – В двух словах. И положи ты, ради Бога, эти таблетки, не держи. Снимай все это.
– Понимаете… Они даже позвонить не давали… – голос у Бобки был такой, что, казалось, вот-вот лопнет. Но рассказывал Бобка как бы ни в чем не бывало. Мужчина. – Я говорю, дайте хоть предупрежу, что живой, у матери инфаркт ведь будет – а они говорят: ну да, ты позвонишь, а через полчаса она уж тут, концерты нам начнет закатывать! Я говорю: меня в аптеку послали, мама заболела, она меня ждет, она ведь дома одна! А они говорят… они говорят… – он растерянно зашлепал распухшими губами, а потом, прикрыв от Ирки рот ладонью, беззвучно проговорил в сторону Малянова: «не пизди».
– Кто они? – спросил Малянов.
– Да милиция же!
– Бланш под глаз они тебе навесили? – спросил Малянов. Бобка не выдержал – хихикнул истерически.
– Бланш… Ну да, они. Когда я в машину их лезть не хотел. Я же к дому уже почти подходил, а тут навстречу – трое бухих каких-то, лет по двадцать, матные слова орут, плюются… И только мы с ними поравнялись – «воронок» подкатывает и всех хвать! Я ору: я-то при чем, я не с ними, а менты здоровенные такие, сразу бздынь по морде: разберемся! И главное, понимаете, этих всех спать уложили, они сразу хр-р-р, хр-р-р – а мне все бумажку какую-то подсовывали, чтоб я подписал, дескать, я в пьяном виде, оскорбляющем общественную нравственность, приставал к прохожим… Я не подписываю, а тогда они говорят: ну, посиди. И еще по ребрам…
– Все, хватит, – решительно сказала Ирка. – Раздевайся осторожненько, Бобик… Мойся… Душ – или ванну примешь? Я сейчас напущу. Тебе раздеться помочь? Врача – надо?
– Да ну что ты, мама. Я сам, – и, время от времени шумно втягивая носом воздух от боли, он принялся осторожно стаскивать с себя искалеченную одежду.
– Подписал? – спросил Малянов.
– Еще не хватало! – возмутился Бобка. – Ни за что!
– Где это было?
– Да не знаю, пап, – с досадой сказал сын. – В том-то и дело. Из машины не видать ни черта. А потом, когда они меня отпустить решили, так тоже сначала в машину сунули и минут двадцать возили какими-то кренделями… не специально, а заодно, они потом еще куда-то покатили, а меня выпихнули посреди улицы, и все. Около Стамески. Оттуда я пехом чалил… Конечно, если бы я все легавки в городе в лицо знал, я бы ее нашел. Пробел в образовании, – он улыбнулся Малянову. – А ты говоришь, книжки… Мам, ты лечись давай, – стоя в одних трусах, он опять протянул ей таблетки на ладони. – Я их специально берег все время, чтобы не испач…»
«…так. Значит, вот так мы теперь будем жить. Или – наоборот, так жить теперь мы больше уже ни за что не будем? Ведь это невозможно – так жить. Все, что угодно, только не это. А, Малянов?
Вот-вот, сказал Вайнгартен. Теперь ты понял. Надо быть просто честным перед собой. Это немножко стыдно сначала, а потом начинаешь понимать, как много времени ты потратил зря…
…Вайнгартен, сказал Малянов. Я потратил время не зря. Я вообще его не потратил.
…Малянов, сказал Вайнгартен. Ты будешь объяснять это каждому? Тебе долго придется объяснять. И вряд ли тебе многие поверят. Большинство скажет: зря. Даже Ирка так скажет. Потому что выглядит старше своих лет. Этого женщина не простит, даже если ты в конце концов принесешь ей луну с неба. Но луной, я так понимаю, и не пахнет. А как ты думаешь, что скажет твой лучший друг Вечеровский, перед которым ты всегда так преклонялся? Ах да, я забыл. Он ведь уже сказал. А ты всегда считал, что верный друг – он, а я – барахло…
…Вайнгартен, сказал Малянов. Это неправда, и ты прекрасно знаешь, что это – неправда…
…Малянов, сказал Вайнгартен. Может быть. Это несущественно. Мы сейчас говорим не об этом.
…Вайнгартен, сказал Малянов. Да, мы говорим сейчас не об этом. Не только об этом – хотя, если быть до конца честными перед собой, и об этом тоже. Потому что это тоже существенно: кто из нас каким стать хотел и кто из нас каким стал.
…Малянов, сказал Вайнгартен. Ты хочешь стать святым – но жизнь тебе не позволит. Глухов мог бы, он один. Но у него не столь грандиозные запросы.
…Вайнгартен, сказал Малянов. Поверь, я вовсе не рвусь в святые. Я только не хочу стать инквизитором, как Фил, и проверять всех на святость, сам будучи уже не творцом, а ходячей плахой. В том числе и собственной. Я завидую тебе. Да, ты прав, перед Филом я всегда преклонялся – а тебе всегда завидовал. И сейчас – завидую особенно. Но я ничего не могу с собой поделать. Ради Ирки, ради Бобки – рад бы. Но не могу. Если я буду подогревать себя лишь мечтами о яхтах и островах, и деньгах, о чем там ты еще говорил… об инфаркте у конкурента… я хоть до посинения буду сидеть за письменным столом, но не выдумаю ни ревертазу, ни М-полости – ничего. Я так не умею. Наверное, я действительно отравлен. Мне нужно впереди что-то… что ты обозвал коммунизмом в шутку. Тогда голова начинает работать.
…Малянов, сказал Вайнгартен. Я сказал это не в шутку. Хватит грез. Они слишком дорого обходятся тем, кто грезит, – не говоря уже обо всех остальных. И в первую очередь – тем, кто рядом с теми, кто грезит. Чем прекраснее греза – тем больше крови. Сколько можно! Может, ты и прав, и нас действительно поколение за поколением, век за веком вбивают в животное царство, из которого мы все пытаемся выбраться, не можем мы в нем полноценно жить – но лучше жить неполноценно, чем не жить вовсе, пойми ты уже! Цели, цели! Да чем тебя, в конце концов, не устраивают простые цели? Ты не любишь моря? Не хочешь ходить под парусом? Врешь!
…Вайнгартен, сказал Малянов. Очень люблю. Очень хочу. Но чтобы раскочегарить мысли в башке, мне нужно слышать совсем иной зов. Я должен знать – хотя бы пока работаю, должен знать: то, что я сделаю, кому-то поможет. Не брюху чьему-то – душе чьей-то поможет! Ну я не знаю, почему!! Ну что мне делать!!
…Заткнуть уши, сказал Вайнгартен. И учиться работать без всякого зова. Вообще без всякого. В конце концов, чем уж ты такой особенный? Многие, очень многие в молодости мечтают слышать какой-нибудь не животный зов. Штурмовать сияющие вершины. Шагать к высоким целям. Испытывать лишь любовь, благодарность к друзьям и подругам, бескорыстную жажду знаний, гордое и смиренное желание помогать и прощать. Но быстро ломаются. Все. Из века в век, из поколение в поколение. Не было никого, кто бы не сломался. Никого.
…Если бы ты знал, как я устал, сказал Малянов. Мне надоело спорить. Всю жизнь я спорю и с самим собой, и с другими людьми. Но я устал именно сейчас, и именно о целях я не хочу спорить…
…Тогда не спорь, сказал Вайнгартен.
