Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда
— Ладушкин!
По камере пронесся облегченный вздох и потом прервался. Все слушали, как с нар сползал и, прихрамывая, шел к двери черный сутулый силуэт — память о человеке, который мелькнул в жизни и никто не разглядел его лица.
— А что? — спросил этот человек у надзирателя в двери. — Куда меня?
— Домой вас, — сказал надзиратель. — Я так понимаю, что домой пойдете. Хлопотали за вас.
— Вот видишь, — сказал Елисей Евсеевич, — значит, и меня вот-вот позовут. Попрощаемся… и, вернее всего, навсегда!
Андрей испытывал неприязнь к Мученику — к этому самодовольному торгашу, который и на самом деле выйдет отсюда и будет на радостях пить сухое вино и заедать цыпленком. «А я в эту самую минуту… в ту минуту, когда он будет худыми жадными пальцами разрывать цыпленка, буду стоять у стены и ждать, когда некто безликий крикнет: «Пли!»
— Андрюша, Андрюша, — сказал Елисей Евсеевич тихо, — а ваша жена совсем молоденькая, это так?
Андрей не стал отвечать — в горле был комок, так хотелось заплакать.
— У меня есть один план, — сказал Елисей. — Только ты, Оспенский, отвернись, мы будем шептаться.
— Идите вы к чертовой матери, — буркнул Оспенский, он лежал и глядел в черноту невидимого потолка.
— Вы понимаете, что шансов у вас почти нету?
— Шансы всегда есть, — буркнул Оспенский.
— Разве можно им доверять? — удивился Елисей Евсеевич. — Если так рассуждать, то мы можем просто лишиться такого человека.
Андрею хотелось надеяться, и он боялся надеяться на то, что в голове Елисея Евсеевича родился какой-то спасительный план. Вся неприязнь Андрея к нему мгновенно испарилась.
— Интересно, а как вы его спасете? — спросил Оспенский.
— А как бы вы спасли?
— Я бы молился, — сказал Оспенский.
— А я думал, — сказал Елисей. Он наклонился ниже, и Андрей тоже наклонил голову. — Как все гениальное, мой выход прост. Сейчас придут за мной — они освобождают тюрьму от лишних ртов. Они придут за мной, и вы, Андрюша, отзоветесь на мое имя.
— Почему?
— Потому что они выкинут вас на улицу. Кому нужен торговый агент Елисей Мученик?
— А если они постановили сегодня шлепать торговых агентов? — спросил Оспенский.
— Не говорите глупостей! Торговых агентов сажают в тюрьмы и даже бьют, но их никогда не расстреливают.
Андрей молчал. Спасение, забрезжившее рядом, было слишком невероятным.
— А какой вам в этом смысл? — спросил Оспенский.
— Прямой, — сказал Елисей Евсеевич. — Я помогаю молодому человеку и доставляю радость его семье.
— Ага, вы еще намерены и сами остаться в живых!
— Неужели я похож на самоубийцу?
— Но когда вас выведут на расстрел под именем Берестова, как вы намерены выкрутиться?
— А вот вы посмотрите! Я подниму такой крик, что из-за российской расхлябанности матросы собираются под видом офицера расстреливать бедных евреев. Вы взгляните на мой профиль — неужели кто-нибудь может принять меня за офицера? Поверьте моему слову: матросню легче всего брать за горло. Это — на случай, если Берестова вызовут первым.
— А если первым вызовут Мученика? — спросил Оспенский.
— Тогда Андрюша уйдет, а я останусь ждать, пока всех уведут. А потом спрошу: «Господин офицер, а почему меня не вызывали?»
— Нет, — сказал Андрей, — это для вас опасно.
— Вы думаете, что я не хочу жить? Какая наивность! Я вам должен сказать, что во мне заложена такая жажда жизни, что вам и не снилось. Меня можно топить, как кутенка в сортире, а я все равно выплыву. Но пожалуйста, молодой человек, не думайте, что я все это делаю совершенно бескорыстно и только из-за ваших прекрасных глаз. Ничего подобного: будьте готовы, что в решающий момент жизни к вам в дверь постучится некто в черном и потребует долг. Вы этого не боитесь?
— Нет, что вы!
— Тогда по рукам!
— Вы все сошли с ума, — сказал Оспенский, глядя, как Андрей пожимает руку Елисею Евсеевичу. — Перед лицом вечности не дело заниматься глупыми шутками.
— Запомните, — сказал Елисей Евсеевич, — вы теперь Мученик, Елисей Евсеевич.
— Елисей Евсеевич Мученик, — послушно повторил Андрей.
— Вы живете на Нижней Николаевской в доме вдовы Петерсон. Запомнили? У них есть паспорт, к счастью, без фотографии, и когда будете уходить, обязательно его возьмите. Когда я освобожусь, я сразу отыщу вас, и мы поменяемся документами.
— Сумасшедший дом, — сказал Оспенский. Он сидел на нарах разувшись и постукивал пятками по грязному полу.
— Я думаю, этого достаточно, — удовлетворенно сказал Елисей Евсеевич. — Теперь будем ждать.
— Чего? — спросил Андрей.
— Кого вызовут первого. Хотите пари?
— Хочу, — сказал Андрей. В голове шумело, словно он выпил бокал шампанского. Мученик казался прекрасным, умным и остроумным другом. «Почему мы не встретились раньше, мне так недоставало старшего друга!»
— В наших общих интересах, — сказал Мученик, — чтобы сначала вызвали Мученика.
— Почему?
— Со мной им придется разбираться, может подняться шум — тогда наш с вами план будет погублен. Но если вас вызовут первым и сразу отпустят — тогда мы победили.
Конечно, Мученик рисковал, потому что Берестова могли счесть за офицера и расстрелять. Зато Мученика Гавен убьет наверняка.
В камере снова наступила тишина. Все ждали, что шаги остановятся у двери. Но надзиратели прошли мимо, и еще некоторое время тишина сохранялась, слушали, как открывается дверь соседней камеры…
Начали возникать голоса, шевеление — и тут снова пауза: по коридору идет молчащая, но шумная множеством шагов группа людей.
Перед дверью возник шум, возня, потом кто-то крикнул:
— Прощайте, господа! Передайте всем, что мы невиновны!
Камера молчала, будто никто не слышал.
Оспенский сделал несколько шагов к двери, хотел что-то прокричать в ответ, но остановился и понял, что опоздал, — люди в коридоре уже ушли.
Оспенский не стал возвращаться к нарам. Он так и стоял посреди камеры, руки в карманах.
Андрей молчал. Он боялся, что их заговор обнаружится и его наверняка расстреляют. Он старался думать о других вещах, о приятных, но ничего другого в голову не вмещалось. Но он так старательно заставлял себя думать о приятном, что прослушал тот решающий момент, когда дверь открылась снова. И случилось неожиданное.
— Всем на выход! — крикнул надзиратель от двери. — Хватит вам прохлаждаться. Выходи по одному.
