Олег Дивов - След зомби (Трилогия)
Из-за кустов в глубине участка поднимался легкий туман. Судя по всему, там пряталось небольшое озерцо.
— Красота! — сказал Игорь, заводя руки за голову и потягиваясь. — Свобода! А также равенство и братство. Только вот пиво в Европах сомнительное, доложу я тебе. Настоящее пиво — это такое, которого незачем выпивать помногу. Возьмем, к примеру, «Гиннесс»… Практически от любого его сорта глубокое и всеобъемлющее счастье обрушивается на меня уже в начале второго литра. А эта косорыловка, которой нас на неметчине угощали, ее же канистрами нужно хлестать…
— Косорыловка — это от «косое рыло»?
— Разумеется. Велик и могуч наш родной язык. Знаешь, какое самое экзотическое название русского деревенского самогона? «Стенолаз».
Вестгейт на секунду задумался, потом коротко хохотнул и снова впал в отрешенное молчание.
— Тоже нервничаешь? — догадался Игорь. — Ну-ну.
— Пошли, — сказал Вестгейт сухо и вышел из машины. Он теперь командовал часто. В Европе роль ведущего в паре как-то вполне естественно перетекла к нему. А Игорь хотя и не потерял своего красноречия, но в целом заметно поутих. Особенно с той поры, как ему на нервы стали давить Альпы.
Двое суток эсэсовцы разных стран передавали братьев из рук в руки, но за это время статус Игоря и Вестгейта так и не определился. Соответственно с ними и обращались — со сдержанной неприязнью. На вопросы отвечал только Вестгейт, коротко и неопределенно. А Игорь молчал, сумрачно улыбался и непрерывно курил, чем особенно досаждал конвоирам-европейцам. Едва обстановка немного разрядилась и воевать стало не с кем, он вспомнил, что неуютно чувствует себя за границей, подозрительно относится ко «всяким нерусским» и вообще хочет домой. Это была, конечно, блажь, но с каждым новым километром, отдаляющим Игоря от Москвы, на душе у него действительно становилось все муторней. Пейзажи вокруг были чужие, дома непривычные, люди странные. И вели себя эти люди совсем не так, как в Москве, где любого иностранца рано или поздно начинают окорачивать русские культурные традиции, одна из которых — сдержанность и корректность на трезвую голову. А здесь все были словно под мухой — развязные, излишне подвижные и голосистые. Игорь представлял себе Европу несколько другой. Как минимум он не подозревал, что здесь ему все время будет хотеться выпить.
Еще хотелось показать конвоирам, что такое Служба — набить как следует их раскормленные морды и сбежать. Но, во-первых, это было бы глупо. Во-вторых, оружие у братьев все равно отобрали, а сцепиться врукопашную с четырьмя здоровенными лбами Игорь не рискнул бы. Оставалась, правда, клякса, временно превратившаяся в черный блинчик и теперь неодобрительно ворочавшаяся у Игоря в сапоге. Кляксе тоже было нехорошо. Особенно тягостно на ее состоянии отразились те полтора часа, что она пряталась в прямой кишке хозяина во время личного досмотра. Проводивших его финских эсэсовцев штатная экипировка офицера Службы потрясла до глубины души. Они явно никогда раньше не видели ни усовершенствованного игольника, ни спецрации, а маркер-кит разве что не облизывали. Но в итоге у Игоря забрали даже часы и дотошно просканировали все тело. А Вестгейту помимо всего прочего сменили пломбу на зубе.
Зато о «промывке» никто и не заикался. И допрашивали братьев без энтузиазма. Про бойню на явке Интерпола вообще не было ни звука. Может быть, потому, что дотошный Игорь собрал на месте преступления все ядовитые иглы и затер отпечатки пальцев. А потом их спросили: «Вам куда?» — «Fuck off, — ответил Игорь. — Только сначала дайте нам машину и немного денег». — «Я же говорил, он мудак», — сказал двойной агент Пааво, вялый и заторможенный от «промывки». Видимо, местное эсэсовское начальство таким людям на слово не верило. «Я еще с тобой разберусь, — пообещал ему Игорь. — Ты, урод, будешь кровью ссать, срать и блевать. И собаку я твою обожаемую застрелю, возьму грех на душу. Чтобы Мэкс на том свете из-за тебя не расстраивался». — «Я же говорил, этот русский сумасшедший, — объяснил Пааво. — Все они такие». Тогда Игорь обозвал Пааво грязным предателем и подлым шпионом, плюнул ему в лицо, разбил коленную чашечку и едва не выдавил глаз. А Пааво стал как-то очень по-детски молотить Игоря кулаками, вывихнул себе три пальца на правой руке и подвернул здоровую ногу. Прежде чем потерять сознание от удара по голове, Игорь еще и ухо ему чуть не отгрыз.
«Вы его действительно спрячьте куда-нибудь, — посоветовал Вестгейт, когда брызжущего слюной Пааво уволокли в медпункт. За дракой он наблюдал с каменным лицом, предусмотрительно зажатый в углу охраной. — Игорь не профессионал, тонкостей нашего дела не понимает и к двойной игре относится плохо. Искалечит он этого вашего истеричного дурака. Н-да… Машину вы нам теперь не дадите. Ладно, так уж и быть, организуйте нам экскурсию в Монтрё. А оттуда мы — сами. Такой расклад вас устроит?». — «А ваш коллега всегда такой буйный?» — словно не расслышав предложения, спросил координатор операции, пожилой грузный немец, потея и отдуваясь. Он спешно прибыл в Финляндию с Ближнего Востока и сейчас тяжко страдал от перемены климата. «Не знаю, мы всего третий день знакомы». — «Ну-ну. Кстати, а почему Монтрё? Вам же от Цюриха добираться будет гораздо ближе». И, услышав это, Вестгейт неожиданно замкнулся и перестал отвечать на вопросы по существу дела. Он вдруг почувствовал себя так, будто о его тайне личности написали на заборе, и элементарно обиделся. Хотя на родственную связь с Игорем Волковым ему никто и не собирался намекать.
Так или иначе, но в Цюрихе их действительно отпустили на все четыре стороны. Правда, без документов, так что легально покинуть Европу братья не смогли бы. И с дебетной карточкой на сумму, которой в обрез хватило на аренду машины.
Теперь эта машина стояла у заветной калитки, и Игорь протянул руку и нажал кнопку звонка. Вестгейт заметил на запястье брата ссадину от наручников и сам передернулся от боли. В нарушение всех писаных и неписаных правил в машине охрана пристегивала Игоря к ручке двери. А на остановках — к самому здоровому конвоиру.
— Ты как? — спросил Вестгейт. — Голова не кружится?
— Бог миловал. Я вел себя как мальчишка, да?
— Не мое дело тебя осуждать.
— Спасибо. На самом деле это я с перепугу безобразничал. Боялся, что ко мне отнесутся излишне серьезно. Начнут ломать, выдавливать сведения. Кто ж мне поверит, что я на Службе за летающими тарелками охотился! Я же, по их понятиям, настоящий русский эсэсовец, как и ты… А вот молодой истерик — это уже другой разговор. Согласись, ну кто такому неуравновешенному типу доверит хоть один достойный внимания топ-секрет?
