Виктор Мясников - Микрорассказы Интерпрессконов 1997-2000
Утром, при ярком свете, кошмарный сон показался даже интересным. Весь день я шутил сам с собой по этому поводу, но когда стало темнеть, не выдержал и убрал бутыль с глазами в бар. Было тихо и спокойно. Очень тихо и очень спокойно — пока радио не поздравило с полуночью. В тот же миг в окно постучали. Я заорал и спрятался под одеяло. Встав поутру, я взял бутыль, вышел во двор и бросил ее в наполовину залитый водой люк. Бутыль невыразительно булькнула и пошла на дно. Теперь я буду спать мирно и безмятежно. Полночь я встретил на этот раз с улыбкой и, услышав скрип открывающейся форточки, сперва не понял, в чем дело. С сухим стуком на пол свалилось тело, я увидел, как встало на ноги и, слепо вытянув руки, заковыляло ко мне все то же ужасающее существо.
— Глазки, глазоньки-и-и…
Я увернулся, но оно вновь и вновь начинало свое целеустремленное движение. Мы играли в пятнашки до самого утра. С первым лучом солнца существо, кряхтя, вылезло обратно в форточку. Я издал облегченный писк и вздрогнул, увидев в зеркале свое отражение — волосы поседели. Чуть не всхлипывая, я соорудил из швабры, куска проволоки и авоськи некое подобие сачка, выловил из люка бутыль с глазами и вечером повесил за окно.
— Глазки, глазоньки-и-и..! — услышал я в полночь, потом скрипнула форточка, и об пол стукнулось тело.
— Чего тебе надо?! — заорал я. — Я же отдал тебе глаза!
— Да, — согласилось существо, — отдал. Теперь я тебя вижу.
И оно протянуло ко мне серо-черные руки. Деваться мне было некуда, и пришлось драться. Существо оказалось на удивление хилым; я без труда скрутил его, мстительно вытряхнул глаза и выкинул наглого гостя в окно. Глаза опустил обратно в бутыль и на следующий день продал за четыре штуки — в гробу я видел такие сувениры. Деньги пропил.
Сергей Рублёв
Изнутри
Неизвестно каким образом, но я попал в комнату. Ко всему прочему было еще и непонятно, я это или нет… По крайней мере, опровергнуть это было некому — примирившись, таким образом, с бездоказательностью своего существования, я огляделся.
Вокруг находился интерьер. Он состоял из пола, стен и потолка, а так же из различной мебели, в беспорядке нагроможденной на них. Все это чего-то ждало, томительно замерев в обманчивом покое часовой стрелки. «А стены-то, кажется, вытягиваются…» Вздохнув, я поперхнулся и чихнул — прямо мне в… ну, в общем, в лицо — упирался огромный платяной шкаф с распахнутой дверцей; из душной тьмы точился едкий запах нафталина. Скривившись… лицом, лицом, конечно! — я пригляделся. Шкаф стоял неправильно. Потом я понял, что он перевернут вверх дном. Шкаф. А может… Секунды две я посомневался, а затем уперся в массивную створку и осторожно переместил свое… ну да, тело — переместил его, значит, на потолок, оказавшийся полом. Крашеные доски тоскливо заскрипели, приняв новую тяжесть — кинув мимолетный взгляд наверх, я различил на тусклой побелке отчетливые следы подошв. «Чьи бы это?» — рассеянно думал я, пробираясь между тем в направлении двери через завалы потускневшего от времени барахла…
Дверь при ближайшем рассмотрении оказалась фальшивой — грубо намалеванная на штукатурке рама с петлями. Снисходительно усмехнувшись, я подергал ручку — та даже не шелохнулась. «Х-художник!» — с отвращением подумал… опять же я — кроме меня ведь некому? Прислушался — дробящиеся отзвуки мыслей тихо бродили в мебельных джунглях, глушимые мягкой обивкой бесчисленных диванов и канапе. Прямо туда уводила цепочка белых следов…
Кажется, стало темнее — видимо, стены комнаты потихоньку смыкались. Потолок стал совсем уж недостижим, и тонул в сизых сумерках; лишь теперь я различил на нем люстру — неказистое сооружение из бутылок и консервных банок. Вскоре она тоже пропала и стало темно. Кое-где синеватыми бельмами засветилось дерево… Призрачный свет не разгонял тьму — казалось, даже усиливал, и она сгущалась вокруг бледных пятен черным ореолом. Ориентироваться приходилось на ощупь — протянув вперед… ну, вы догадались я пошел прочь от стены, по прежнему треща рассохшимися половицами. Где-то должна быть дверь… Растопыренные пальцы то и дело натыкались на твердую поверхность дерева, ощущая то гладкую, чуть липнущую полировку, то шероховатость доски — один раз попалась даже неоструганная. Щекотнула бахрома неизвестной занавеси — рука огладила скользкие бугры плюша; покатость витых столбцов сменилась мелкими острыми выступами резьбы; снова гладкое дерево — и жесткая щетка коврового ворса! Ощущения менялись, как в калейдоскопе… Изредка тревожил холод металла замков и ручек; иногда ладонь распластывалась на стекле невидимых зеркал, и я тревожно всматривался в свое черное отражение… Застоявшийся воздух пах сопревшей тканью — в этот пресный дух неожиданно примешивался тонкий аромат сандала… Эхо шагов пропадало, вновь появлялось, отражаясь от громад шкафов, секретеров, сервантов и гигантских комодов, незримо присутствующих вокруг — все это чуть слышно поскрипывало, покряхрывало в такт стонущим половицам, словно старалось ожить… Налетев на какую-то этажерку, я с грохотом опрокинул ее на скопище мелких предметов — судя по дробному деревянному стуку, это были кегли. Протянул руку в сторону — она сунулась в теплое брюхо дивана, сразу же забурчавшее пружинами. «Не то…» — подумал я. «То… то…» — гнусаво отозвалось где-то — то ли внутри, то ли снаружи. Пришлось повернуть — ноги сразу утонули во мху толстого ковра. Так я лишился единственного своего достояния среди немоты и невиди — своих шагов.
«Врешь, не возьмешь!» — подумала темнота вокруг.
Вероятно, я не заметил, как вывернулся наизнанку. Но это и к лучшему — то, что бродило во мне, уже беззвучно тонуло в трясине плюша и дерматина, барахтаясь и пытаясь удержаться с помощью подвернувшегося под руку торшера.
«На здоровье» — мимоходом подумал я, вновь обретая кубическую форму.
Люстра, покачиваясь и тихо бренча, колыхала сумрак, словно взбалтывая гоголь-моголь с оранжевым желтком; многослойные тени бесшумным махом взбирались на стены…
С едва слышным скрипом я принимал окончательные очертания, с некоторым трудом сохраняя прямые линии и углы. Стены гнусно гримасничали, пытаясь выйти из повиновения, но их я быстро приструнил. Мебель стояла тихо — с ней не поговоришь. Да мне и не хотелось — разогнав тени по углам, я попытался вспомнить. Что? Видимо, это неважно… Между тем все успокоилось. Расплывшийся желток света оседал на вещи теплым слоем, пылинки светились, плавно кружа — каждой надо подыскать место; лаковые поверхности отливали соблазнительным маслянистым блеском мельчайшие царапинки легко было заметить и сосчитать… Все требовало ухода, и я начал деятельно готовиться к уборке. Наведение порядка — мое любимое занятие. Невозможно, чтобы оно когда-нибудь надоело!
