Борис Пшеничный - Коридоры сознания
— Вспомнил: во сне видел. Точно такая. Только сверху — бантик.
— Был бантик, — сказал старик и подозрительно посмотрел на меня: не разыгрываю ли я его? Все же спросил: — А что за сон можно узнать?
Вот тогда я и рассказал. Со всеми подробностями. Кое-что даже утрировал. Особенно расписал, как он давил на меня. Я, мол, не хотел, ноги стали ватными, не слушались, но он в спину толкал: иди, подложи под дверь. К тому же обманул: это — де подарочек... Словом, я так все представил, что виноватым выглядел он один. Меня же даже заподозрить не в чем, я только слепо повиновался.
— Значит, — стал уточнять старик, — открылась дверь и на крыльцо вышел ваш брат. Вы уверены, что это был он?
— А чего бы я так испугался? От страха проснулся.
— И что он? Взял эту самую коробку?
— Откуда мне знать? Говорю же: сразу проснулся.
Старик замолчал, обдумывая что-то. И мне вновь представилось, что мы с ним в глухом лесу, перед забытой богом сторожкой. И не экраны дисплеев мерцают на столе, а смотрят на нас ярко светящиеся окна. Сидим в скукотном кабинете, развалились в креслах, жрем конфеты, и все равно — затаились и только ждем, когда Федор потянет за тесемку. Да еще прикидываемся, будто не знаем, какой подарочек ему подсунули. Сейчас, может, и хотели бы переиграть, предупредить — не подходи, не трогай, — да поздно, не остановить. Он уже открыл дверь, увидел... На радиограмму о моей якобы внезапной и чреватой летальным исходом болезни он, конечно же, не клюнул. Даже не отозвался. Раскусил: чистейшая липа. Мы лишь поторопили его, дали понять, как мы здесь мечемся. Мечемся и ЖДЕМ.
— Вам, признайтесь, хочется, чтобы он... развязал бантик? — зло спросил я и за него же ответил: — Хочется, хочется. Все правильно. Я бы тоже хотел, если бы полковник Севцов не был моим братом. А вам что, вам парасвязь подавай, только ею и бредите. Лишь бы получилось...
Я бил явно ниже пояса, но шеф даже не замечал.
— Когда вам снилось, давно? — спросил он, поднимаясь из кресла.
— Дважды подряд. Последний раз — три дня назад.
— И вы до сих пор молчали?! — он полез на меня бородой. — Ступайте отсюда, уходите!
Схватив за рукав, шеф поволок меня к двери. Нет, он не выгонял, как гонят из кабинетов назойливых и обнаглевших посетителей. Он торопил, побуждая не терять попусту времени. И чтобы я понял это, на ходу объяснял: идите домой или еще куда, куда хотите, и постарайтесь ничем не заниматься, ни о чем не думать.
— Отрешитесь от всего. Будьте наготове, если Федор попытается выйти на вас.
Я ушам своим не верил. Неужели он все еще на что-то надеется?
— А как же! Попытается, непременно попытается! — все больше воодушевляясь, продолжал старик. — Последняя попытка. И если удастся, то ему ничего больше делать не надо. Понимаете — НИЧЕГО.
Я понимал. Меня трясло от понимания.
— Не поздно еще, не опоздали?
— Будем надеяться.
— Вы еще Ольге, Ольге скажите. Пусть она тоже... И в подвал, в подвал чтоб спустилась, там ждет.
Я ушел от Долина в половине седьмого вечера. В семь был дома. Через час — значит, в восемь, — позвонила Ольга. В голосе слезы. Отца только что увезли в госпиталь. Прямо с работы. Сердечный приступ, похоже, инфаркт.
— Приезжай, если можешь. Я уже еду.
Первое, что я подумал: это из-за меня. Накрутил, идиот, старику нервы, довел. Если и не из-за меня, то все равно идиот. Надо было заметить, в каком он состоянии, и погнать к врачу, не оставлять одного. Много еще что лезло в голову, и кругом был виноват я.
Оказалось — совсем другое.
Старика отхаживали в реанимационном отделении. К нему нас с Ольгой не пустили, да мы и не настаивали. Томились в приемном покое, ждали, когда появится кто-либо из медперсонала и скажет, что с ним. Однако пришла медсестра с двумя халатами для нас, пригласила пройти. На ходу объяснила: настоял больной, сам рвется к нам, хочет что-то сообщить. Говорит очень важное. Врачи уступили.
В палату мы с Ольгой вошли одновременно, вместе приблизились к кровати, стояли рядом. Но старик смотрел только на меня. Глазами попросил подойти поближе.
— Федор... — прошептал едва слышно. — Все... Его уже нет. — Лицо исказилось гримасой боли.
Нас тут же выдворили из палаты.
— Что он сказал? — с тревогой спросила Ольга, когда мы вышли во двор госпиталя.
Не ответив, я побежал за ограду ловить такси. Через полчаса был уже в Космоцентре.
В те минуты я еще не верил, что произошло самое страшное. Надеялся, что Долин, сваленный сердечным приступом, увидел в этом дурной знак и запаниковал. Возможно и другое: от экспедиции наконец-то пришло известие — что-то там у них не ладится, а старик повернул на Федора, решил, что с ним беда. Так или иначе, но на радиокомплексе должны были знать, что именно приключилось, и я, промчавшись по лестницам и коридорам, ворвался в зал ЦП — центрального пульта.
Двое издыхающих от скуки операторов вытаращили на меня глаза: какое известие, если вторую неделю с кораблем нет связи?! «Ты что-то, парень, путаешь».
Не успокоившись, я позвонил дежурному по Космоцентру, затем поднял с постели Главного. Объяснить толком ничего не мог, уверял лишь со слов Долина: на корабле ЧП, и оно касается прежде всего полковника Севцова — возможно, его уже нет в живых. Меня терпеливо выслушивали, просили не волноваться. Главный даже пообещал что-то предпринять. И он действительно вскоре приехал, чтобы самому разобраться.
Шел второй час ночи. В зале ЦП собралось с десяток спецов — из тех, кто обслуживал радиокомплекс в ночное время. С появлением Главного все уставились на меня: вот он, баламут, виновник переполоха. Я им еще раз про Долина — был, мол, у него, он мне сказал. Но по рожам видел — никто меня всерьез не принимает, хотя сочувствуют. Кто-то вызвался отвезти домой, побыть рядом, пока успокоюсь. И только Главный засомневался: вдруг Долин что-то знает — Радиобог все-таки! Не мог ли тот, минуя ЦП, получить какое-то известие? Спецы в один голос: исключено! Тем не менее, он зачем-то спросил, как долго идет радиосигнал от корабля, из зоны Р-облака, до Земли. Это даже я знал — семь часов.
—Так... Семь часов, — повторил Главный и бросил взгляд на табло точного времени. — Осталось, следовательно, немногим больше часа.
Вся свита ошалело уставилась на него: о чем это он? Я тоже не мог понять, что значит «осталось»? До чего осталось?
— Вот что, полуночники, — обратился он к онемевшим дежурным, — настраивайтесь на прием. После трех, возможно, пойдут сигналы. Не прозевайте.
Распорядился и ушел.
Где-то под утро проскочила первая радиограмма. Потом один за другим лихорадочно пошли дубли. Корабль заговорил. Вместо начальника экспедиции сообщения подписывал заместитель. Он извещал, что полковник Севцов внезапно покинул корабль. Вышел в открытый космос. Без скафандра.
