Константин Малахов - Молния среди леса
Юноша бы повернут лицом к стене и время от времени глухо кашлял. Костомаров осторожно опустился на кровать и очень ласково, но в тоже время уверенно, развернул больного к себе. Тимоха немного расплющил закрытые глаза и одарил доктора своей широченной улыбкой, затем посмотрел на мать. Та успокаивающе кивнула, но я видел, как ее кулаки нервно сжимаются.
– Все будет хорошо, богатырь, – приговаривал Корней Аристархович, оттягивая пациенту веки. – Сейчас мы хворь твою обнаружим и изничтожим…
Он обернулся в нашу с Галиной Ивановной сторону:
– Вы, господа, присядьте пока в сторонке. Не стоит стеснять пациента.
Мы с Наседкиной переглянулись, и она неуверенно махнула рукой в сторону стола. Я ободряюще подмигнул Тимохе и умостился на жесткий табурет. Хозяйка нервно покрутилась на месте, словно не зная, куда ей идти. Достала из сундука две чашки, очень белые и красивые. Вероятно, сама она из них и не пила. Затем на стол добавилась банка с вареньем. Мое чувство гостя опомнилось, и я суетливо полез по карманам:
– Вот, возьмите. Это сгущенное молоко, думаю Тиме понравится, да и сытное заодно. Вот тут у меня есть еще шоколад и…. – рука максимально углубилась в карман и выудила маленькую железную баночку. – Чай.
Женщина переводила взгляд с меня на продукты, словно у нас был торг. Честно говоря, мне тоже как-то было неловко, ведь общительность – это не то, чем я мог бы гордиться. Или даже упоминать. Пальцы теребили несчастную чайную коробку. Наседкина еще раз окинула все взглядом, снова склонилась перед сундуком и на свет явился чудесный белый чайничек, явно из той же семьи, что и чашки. Моя скованность немного оттаяла, я заварил чай, сам взяв с печки старый пузатый чайник, разломил шоколадку на куски. После всех этих моих действий, Галина Ивановна аккуратно села за стол, словно сама была в гостях. Вот так молча мы посидели несколько секунд, как будто не зная, что же делать с этими чашками. В углу Костомаров продолжал что-то воркотать Тимохе, иногда роясь в своей сумке. Наконец-то мы отпили по глотку и я смог сказать хозяйке, что ее изба мне очень нравится. Она рассеяно покивала и смахнула с края стола невидимые крошки.
– Ну отдыхай пока, богатырь, – раздалось из угла. – И пей побольше жидкости, она тебе вымоет все плохое изнутри, понял? Кстати, откуда вас такая занимательная литература?
Корней Аристархович выудил откуда-то из-под пациента потрепанный журнал и показал его нам с Наседкиной. Я прищурился, рассматривая название и тут же веки поползли снова вверх.
– «Nature»? От…откуда он здесь?
Док перевел взгляд на Наседкину. Та нахмурилась, напрягая память:
– Да это ж этого…лысый который.
Мы с доктором переглянулись.
– Обронил он его как-то у колодца – добавила Галина Ивановна. – Я как раз пришла воды набрать. Он меня увидал и давай деру. Я его и звала и звала, а он ни в какую. Принесла домой, может придет – верну. Тимохе картинки понравились, с цветами.
Костомаров задумчиво покивал и взял свои палки, чтобы встать. Тут же Тимына мать спохватившись достала еще одну чашку, наполнила ее, заботливо подставила доктору табурет. Тот грузно сел на него, отпил чая и сказал:
– Ситуация следующая: симптомы очень похожи на воспаление легких. Насколько я уж могу судить. Лечение я назначу. Настоечку дам, собственного производства. А еще тут наш друг Митт, – мотнул головой в мой сторону, – подсобил нужным медикаментом.
Меня снова окутало смущение.
– Как и что принимать – я вам напишу. Попрошу в точности соблюдать мои предписания, – Костомаров строго посмотрел на хозяйку. – Без своеволия и сторонних метод.
Женщина кивнула, теребя пальцами край своего платка, который был накинут на плечи. Снова воцарилось молчание, нарушаемое лишь кашлем Тимы и похлюпыванием чая. Корней Аристархович сидел с широкой стороны стола, словно во главе нас с Наседкиной, сидевших по бокам.
– Скажите, Галина Ивановна, – обратился доктор к хозяйке, – у вашего сына вот такие вот простуды, хронические?
Заметил вскинувшийся непонимающий взгляд и уточнил:
– Болел таким раньше? И как часто?
Женщина посмотрела на угол, где ворочался ее сын:
– До переезда вроде бы и нет. Ему годов восемь кажись было, когда мы уехали. Тут холодно конечно. Говорю ему постоянно, чтоб одевался.
– Вы говорите, до переезда? Значит, вы также, как и я, не местная. Позвольте узнать, откуда вас занесло в эти леса?
Этот вопрос хотел задать и я. Моей целью здесь, как известно, были животные. Однако судьбы местных людей смогли зацепить меня не меньше, и я внимательно слушал историю это маленькой семьи.
Глава 10. Беглецы
Жила Галина Ивановна Наседкина очень далеко от здешних лесов, в месте которое она называла Сумщиной. Было там большое село, люди жили работящие, труд свой любили, шли по жизни с песней. С юных лет Галька была приучена к труду и не считала его зазорным или унизительным. Покормить скотину, убрать в хате, во дворе, помочь старшим – разве не так должен жить человек работящий? Девушка росла, хорошела, словно прекрасный фрукт под мягким солнцем Сумщины. Само собой, нашлись желающие сей фрукт отведать. Прошло время и юная девочка Галя стала Галиной Наседкиной – матерью. Конечно, были семейные разборки, боевые походы старших членов семей. Вроде и дело к свадьбе повернули, но жених вдруг перековал орало на меч и ушел служить в армию.
Годы наступили тяжелые. Революция гремела где-то там, в холодных неизвестных краях. Однако взрыв был такой силы, что эхо докатилось и до Галины Ивановны с соплеменниками. Земли у них хватало, трудолюбия тоже в достатке и это позволяло заготавливать много чудесных продуктов питания. Понятие «много» начинало становиться очень относительным, так как на плодородные эти земли пришли солдаты, управленцы – в общем строители новой страны. Они тоже хотели есть и пришлось делиться. Жители села стали работать больше, а есть меньше. Закаленный характер Галины принял это испытание, притом у нее с собой был огонек, согревающий в любую погоду и жизненную ситуацию. Сына своего Тимоху она всегда брала с собой: на пашню, в огород или в редкую прогулку к реке. Сама соорудила ему корзину для переноски, прикрепила кое-как кусок ткани, чтоб солнце не напекло малютке голову. Местных мужиков просить стеснялась, не приучена была на чью-то руку опираться. Да и мужское население впахивало эти годы не слабее своих волов, куда им еще рукодельничать. Мальчишка рос здоровым, рано начал бегать, радовался всему, чему только видел. Мог часами любоваться подсолнухом или даже сам, как тот же подсолнух, смотреть подолгу на облака. Дедушка Тимохи этому не удивлялся. Говорил, что очень ему это знакомо.
