Генри Каттнер - Мутант
В конце концов они научились или погибли. Но сначала они искали то, что считали легким путем. Они стали разбойниками, нападавшими на объединяющиеся города и выносившими оттуда добычу — еду, выпивку и женщин. Они приняли возрождение цивилизации за ее гибель. Они собирались в банды, и атомные бомбы находили свои цели, и они умирали.
Через некоторое время больших групп кочевников не осталось. Единство стало небезопасным. Мало кто мог рассчитывать на соединение в сезоны северных климатических зон или в далеких районах более тропического пояса.
Их жизнь напоминала жизнь первопроходцев Америки и американских индейцев. Они постоянно кочевали. Заново учились пользоваться луком и дротиком — связи с городами они не поддерживали, и достать огнестрельное оружие было нелегко. Они крутились на отмелях потока технического прогресса — отчаянные смуглые лесные люди и их жены, гордые своей независимостью и своей способностью вырвать жизнь из дикости.
Им редко приходилось писать. Но они много разговаривали, и ближе к ночи, вокруг лагерных костров они пели старые песни — «Барбара Аллен», «Два ворона», «О, Сюзанна» и народные баллады, пережившие Парламенты и Сенаты. Если бы они ездили верхом, то они знали песни, основанные на ритме бега лошади; но в жизни они ходили пешком и знали маршевые песни.
Джесс Джеймс Хартвелл, вождь небольшой банды кочевников, наблюдал за приготовлением медвежатины на лагерном костре, и его раскатистый бас глушился и смягчался елями, смотревшими на лагерь из-за ручья. Его скво, Мэри, тоже пела, потом к ним присоединились и остальные — охотники и их жены — поскольку больше слово «скво» не несло в себе унизительного оттенка. Отношение кочевников к своим женам было более реалистическим вариантом средневекового рыцарства.
«Несите старый добрый рог, ребята,
и мы споем другую песню…»
За ручьем был мрак. Этим вечером они поздно нашли место для лагеря; их задержала охота на медведя, а потом пришлось долго искать свежую воду. Как всегда, когда племя было возбуждено, начались насмешки над Линкольном Коуди. Видимо, это было типично для любой группы — чувствовать ментальное различие или превосходство Болди, и компенсировать это насмешками над его очевидным физическим отличием.
И все же они никогда не связывали Линка с городскими Болди. Многие поколения телепатов уже носили парики. и даже сам Линк не знал, что был телепатом. Он знал, что был другим, и все. Он не помнил аварии вертолета, из обломков которого вытащила его детское тельце мать Джесса Джеймса Хартвелла; привыкший к племени, он вырос как кочевник, и был принят как таковой. Но хотя они воспринимали его, как одного из них, прозвище «кожаная голова» так и вертелось на языке — тут уж не до шуток.
Споем это, как мы пели это прежде,
в пятьдесят тысяч голосов…
(«Споем, как бывало, в пятьдесят тысяч голосов,
Пока мы шли по Джорджии…»)
В банде Хартвелла было двадцать три человека. Много поколений назад один из его предков воевал с Великой Республиканской Армией, и шел вместе с Шерманом. А современники того солдата, чья кровь тоже текла в жилах Хартвелла, носили серую форму Конфедерации и умерли на Потомаке. Сейчас уже двадцать три кочевника-изгоя, сброшенных со счетов цивилизации, сгрудились вокруг огня и жарили медведя, которого они убили копьями и стрелами.
Хор решительно взревел.
«Ура! Ура! Мы несем праздник,
Ура! Ура! Флаг, несущий людям свободу,
И мы хором поем от Атланты до моря,
Пока маршируем по Джорджии.»
На том месте, где была Атланта, остался лишь серый забытый шрам. Яркие чистые новые города усеивали Джорджию, и к морю и обратно, гудя, летали вертолеты. Великая Война между Штатами была воспоминанием, затуманенным более поздними обширными конфликтами. Но в этом застывшем северном лесу решительные голоса снова будили прошлое.
Линк потерся плечами о грубую кору дерева и зевнул. Сейчас он жевал мундштук разбитой курительной трубки и наслаждался кратким уединением. Но он мог ощущать — чувствовать — понимать обрывки мыслей, доносившихся до него от костра в лагере. Он не знал, что это были мысли, поскольку, как он полагал, Хартвелл и остальные могли чувствовать именно такие реакции. К тому же, как всегда эта связь слегка расстроила его, и он был рад, когда что-то подсказало ему, что приближалась Кэсси.
Она неслышно вышла из тени и села рядом с ним, стройная красивая девушка, на год моложе его, семнадцатилетнего. Они были женаты меньше года; Линк до сих пор удивлялся, что Кэсси могла полюбить его, несмотря на лысину и блестящий череп. Он провел пальцами по черным блестящим волосам Кэсси, наслаждаясь этим чувственным ощущением и тем, как они вились на его ладони.
— Устала, дорогая?
— Нет. Тебе плохо, Линк?
— Пустяки, — сказал он.
— Ты смешно себя вел с тех пор, как мы совершили налет на город, пробормотала она, взяв его смуглую руку и проводя указательным пальцем по мозолистой ладони. — Ты понимаешь, что, возможно, нам не следовало этого делать.
— Я не знаю, Кэсси, — он вздохнул, его рука обхватила ее талию. — Это третий набег за год…
— Ты не спрашивал у Джесса Джеймса Хартвелла?
— Думаешь, я должен?
— Что ж, тогда, — серьезно сказала Кэсси, — тебе лучше начать думать о нашем скором уходе. Джесс не любит отсутствия аргументов.
— Я тоже не люблю, — сказал Линк. — Может, набегов больше не будет, мы движемся на юг.
— Во всяком случае, мы набили брюхо, и это уже больше, чем было за канадской границей. Я никогда не видела такой зимы, Линк.
— Она была холодной, — признал он. — Но это не страшно. Разве что…
— Что?
— После набега мне хотелось побыть одному. И никому не мог сказать об этом. У меня было странное чувство. Словно голоса у меня в голове.
— Это сумасшествие. Или воображение.
— Я не «тронутый». Ты знаешь это, Кэсси.
— И ты не куришь траву безумия.
Она имела в виду марихуану, свободно росшую в отдаленных районах. Она старалась поймать его взгляд.
— Расскажи мне, как это происходит, Линк. Это плохо?
— Это ни хорошо, ни плохо. Все перепутано, вот и все. Это все равно, что сон, только я не сплю. Я вижу картинки.
— Какие картинки, Линк?
— Я не знаю, — сказал он, глядя в темноту, где бурлил и плескался ручей. — Потому что когда это происходит, то это наполовину не я. Мне становится холодно и жарко внутри. Иногда это похоже на музыку, звучащую в моей голове. Но когда мы последний раз напали на город, мне было очень плохо, милая Кэсси. — он поднял щепку и забросил ее подальше. — Я был как щепка, брошенная в воду. Все это со всех сторон навалилось на меня.
