Андрей Корбут - Гражданская война
-- Давайте поговорим о "Большом Джо", -- начал Куен, и глаза его потемнели, -- но чтобы вызвать вас на откровенность, скажу сразу: нам с вами необходимо установить нормальные союзнические отношения, то есть, по крайней мере с нашей стороны, вам ничего не грозит. Итак, вы оказались в исследовательском центре по известным нам причинам. Надеюсь, вы не забыли Роберто... Так вот, я веду с вами переговоры от лица ИНТЕРПОЛа.
Наш разговор пошел об исследовательском центре. Я не буду здесь пересказывать события, изложенные выше, мне нечего было скрывать. Куен прерывал меня довольно часто, заостряя внимание, как мне казалось, на мелочах.
-- Ежи... Ежи Стовецки... Значит, вы, мсье де Санс, так сказать, единственный свидетель, -- задумчиво произнес Куен, как только я закончил свой рассказ.
-- Возможно, что-то знает и Артур Крайс, -- предположил я, -- лично для меня загадка, почему уцелел он, а не кто-то другой...
-- Ежи?
Я лишь развел руками.
-- Артур Крайс все еще в больнице, -- заметил мой собеседник.
Почему-то я спросил, в какой.
-- Клиника Фолена, -- ответил Куен.
-- Если мы союзники, как вы утверждаете, -- мне хотелось понять, так ли это на самом деле, -- сегодня вы можете сказать, за чьей спиной стояли люди из спецслужб, которые тридцать лет назад охотились за мной?
Куен ответил не сразу, сначала впился в меня взглядом, потом заговорил, потупив глаза, созерцая узор ковровой дорожки.
-- К сожалению, для нас и теперь деятельность "ХZ" остается вне нашего поля зрения. "ХZ" -- подразделение, о котором вы говорите, но не вы и никто другой, даже Томашевский, не представляете для них никакой ценности. Научные труды этого профессора -- вот их главная цель.
Он опять вскинул на меня заплывшие жиром глаза.
-- И это все? -- неудовлетворенный ответом, спросил я,...
-- Все замыкается на Министерстве обороны...
Полагаю, Куен все же ушел от прямого разговора на эту тему. Поднявшись из кресла, он дал понять, что мне пора.
-- Мсье де Санс, мы, очевидно, еще будем нуждаться в ваших услугах, поэтому не прощаюсь, до свидания и желаю удачи.
На этом и окончилась моя первая встреча с Куеном.
21.
Ларчик открывался просто: коль скоро Рейна похитили, когда он нашел Томашевского, не означало ли это, что все, так или иначе связанное с профессором, осталось тайной и по сей день. Но была ли в том снова замешана "ХZ"? И что так тщательно оберегалось некими темными силами? -- Я спрашивал себя и не находил ответа, за этим я и ехал к Томашевскому.
Двигаясь в потоке машин я, однако, думал о Куене, о том, насколько он верит мне и насколько можно доверять ему. Неожиданно я обнаружил, что за мной неотступно следует "мерседес".
"Ах, Куен, Куен..." -- мысленно сказал я, почему-то сразу обвинив своего нового знакомого.
Было уже около шести вечера. Редкие прохожие постепенно исчезали с улиц. В Париже точно наступал необъявленный комендантский час...
Я хотел обойтись без погони. Единственным местом, где у меня был шанс затеряться в толпе, оставался метрополитен. У ближайшей станции я притормозил, убедился, что "мерседес", обогнав меня, через метров шестьдесят остановился тоже, и только тогда лениво выбрался из машины и прогулочным шагом направился к подземке.
Минувшие тридцать лет почти не изменили облик парижского метро, и даже вагоны пролетавших поездов напоминали очертаниями своих предшественников. Люди в ожидании электрички по обыкновению читали прессу, детективы, спорили о футболе, или о политике... Впрочем, о политике спорили тогда. Теперь о мутантах. И вдруг я понял, почему многие так вызывающе резко и смело, иные в полный голос, поносили здесь мутантов -- потому, что их не было вокруг, ни одного...
Подул ветер. Черное жерло туннеля глянуло белым светом. Народ заволновался, засуетился, прижимаясь к краю платформы. Поезд появился внезапно, теряя скорость, устремился вдоль перрона, как вдруг я почувствовал что меня сносит вниз на рельсы. Я успел оглянуться, увидеть толстого господина, толкнувшего меня, который, сам беспомощно озираясь, пытался удержаться на платформе, когда на него напирали сзади. Я увернулся, наверное, чудом, а он, сделав один непонятный отчаянный шаг вперед, рухнул на монорельс... Железный монстр растерзал его в доли секунды. Я поймал чей-то острый взгляд и тут же потерял его.
Поезд остановился. Открылись двери. Меня "внесли" в вагон... И будто ничего не случилось... Смерть человека стала равносильна смерти назойливой мухи. А поезд уже тронулся, набирая свои "км в час".
Заметая следы, я еще несколько раз пересаживался с поезда на поезд, пока не убедился, что те, кто навязался мне в спутники -- отстали. Но одна мысль непрестанно терзала меня -- что, если на месте того несчастного, которого я даже не успел разглядеть, что, если на его месте, должен был быть я.
Ближе к десяти часам ночи я стоял на хранившей мое одиночество улице и звонил в дверь дома, где жил Томашевский. Спустя десять минут моя настойчивость была вознаграждена -- профессор все-таки соблаговолил переговорить со столь поздним, к тому же непрошеным, гостем.
-- Кто вы? Что вам надо? -- спросил через дверь старческий голос.
-- Мое имя Морис де Санс. Однажды мы уже встречались, тридцать лет назад, -- ответил я.
Последовала более чем пятиминутная пауза, затем щелкнул замок, и я увидел вконец опустившегося человека: старого, обрюзгшего, неопрятно одетого, небритого, облысевшего, с лицом, словно изрытым оспой, разбухшим носом и огромными синими мешками под глазами.
Томашевский посмотрел на меня подозрительным взглядом:
-- Я вас не помню.
-- Не удивительно... Тот наш разговор занял очень немного времени, но состоялся он за несколько часов до того, как в вашем доме произошло убийство, -- напрямую сказал я.
-- Входите, -- глухо ответил на это профессор.
Деревянная лестница, ведущая на второй этаж, невозможно скрипела, распахнутая настежь дверь в комнату была сорвана с верхних петель, а обитель Томашевского, лишенная какого-либо уюта, где вся мебель состояла из разваливающегося дивана, круглого деревянного, заскорузлого от грязи стола и шкафа, но с бесчисленным множеством стоявших повсюду бутылок, больше походила на ночлежку закостенелого пропойцы и нищего, чем на квартиру профессора с мировым именем, впрочем, одно не мешает другому.
Павел Томашевский с грохотом опустился на диван и недовольно проворчал:
-- Однако вы слишком молоды. Молокосос... Так это все ложь...
Увы, он не стал любезнее, раньше это было терпимо, теперь же просто невыносимо. Но я вздохнул и смирился.
-- Хочу напомнить вам тот день, когда...
-- Помню, -- буркнул Томашевский.
-- И все же... Я пришел тогда к вам с просьбой рассказать мне о мутантах...
