Глеб Анфилов - В конце пути (сборник)
Крики его сливались с ревом клаксонов, с визгом тормозов и руганью шоферов. Машины резко сворачивали и останавливались. За секунды возникла пробка, движение в обе стороны прекратилось. В аварийную уличную какофонию влились трели милицейских свистков.
...Май лежал навзничь на асфальте. Рядом сидел на корточках бледный испуганный водитель маленького "Запорожца", не сумевшего-таки увернуться от бросившегося прямо под него человека. Вокруг собралась толпа. Водитель "Запорожца" бессвязно лопотал:
— Лез на рожон... Прыгнул... Что я мог?..
— Шизофреник, — объяснял другой шофер. — Таких бесплатно давить.
— Самоубийца, — подтвердил третий, — гад!..
К месту происшествия протиснулся милиционер.
— Не трогать пострадавшего! — громко распорядился он, хоть лежавшего Мая никто и не трогал, и обернулся к водителю "Запорожца": — Ваши документы.
Тот полез дрожащими руками в карман, бормотал оправдания:
— Никак невозможно было, товарищ старший сержант, справа был вот этот пикап, слева трамвай...
— Разберемся, — перебил милиционер. Май повернулся на бок, поднялся на четвереньки, встал.
— В чем дело, гражданин? — спросил его милиционер.
— Ни в чем, — ответил Май, — я сам виноват... Завыла сирена скорой помощи.
— Освободить проезжую часть! — приказал всем милиционер.
К скорой помощи, которая тотчас подъехала, подбежал Май:
— Напрасно вас вызвали. Я здоров как бык.
— Сержант! — позвал врач.
— Здравия желаю, — сказал милиционер. — Этот — пострадавший, лежал вот...
Врач, кряхтя, вылез из машины:
— Дайте-ка голову.
Май наклонил голову, и врач ее ощупал, похлопал Мая по рукам, ногам, груди. Было не больно. Врач спросил у Мая фамилию, достал какую-то бумагу, что-то в ней написал, дал подписать милиционеру, потом сказал Маю:
— Ладно, идите. Впредь будьте осторожнее.
— Спасибо, извините, — пробормотал Май и пошел к тротуару. Ему стало стыдно перед этим пожилым врачом, перед хлопотливым сержантом, перед испуганным водителем "Запорожца".
— Товарищ пострадавший! — крикнул ему милиционер.
— Что? — Май остановился.
— То самое, — отчеканил милиционер, — прошу уплатить штраф за хождение по проезжей части транспортной магистрали.
— Сколько?
— Пятьдесят копеек.
— Нет, сказал Май. — Самое малое — два с полтиной. Вон сколько людей я потревожил. — Подал милиционеру трешку.
— Не чудите, — без тени удивления сказал милиционер, отсчитал сдачу, оторвал квитанцию. — Лучше почиститесь.
— Ладно, — сказал Май, — извините.
— Не надо было нарушать. Молод еще нарушать.
Май зашел в парадное и носовым платком счистил грязь с одежды. Долго оттирал пятна пыли, впечатавшиеся в брюки и пиджак. Присел на ступеньку лестницы. Он еще дрожал. "Ну и глупость же! — вертелось в голове. — Какой идиот... Фаталист паршивый... Срам!" Постепенно нервный срыв иссякал.
Все-таки минут двадцать он сидел, приходя в себя... Она не верит
Лита опаздывала. С полчаса Май терпеливо ходил по скверу, несколько раз звонил ей из автомата, но безрезультатно — было занято. Позвонил Двойнику, спросил, придет ли, в конце концов, Лита. Тот ответил, что надо ждать, что она явится примерно в три.
Опять ходил по скверу. И смотрел, как падают, кувыркаясь, желтые и оранжевые листья, как шагают под деревьями редкие прохожие. На душе стало спокойно. После дурацкого номера с автомобилями Май освободился от подсознательного желания по-бретерски испытать этот удивительный кусочек собственной судьбы.
Лита прибежала в начале четвертого. Раскрасневшаяся, она прижалась щекой к его лицу:
— Ты нехороший человек. — Май понял, что это примирение и прощение. Знаешь, что у нас было! Главный снял два снимка, и третья полоса получилась совсем слепая...Загон, как назло, пустой...
— Лита, — перебил Май, — давай сядем. Они сели, и Лита придвинулась к Маю.
— Ты соскучился?
— Нет, то есть да... Извини, — он улыбнулся. — Понимаешь, со мной сейчас происходит нечто очень серьезное и необычайное. Ты можешь выслушать?
Она немножко отодвинулась от него.
— Ты получишь сейчас отличную сенсацию для своей газеты, — сказал Май.
— Да? — в ее голосе была нотка разочарования.
— Ты же просила об этом!
— Ну да, конечно...
— Лита, — сказал он, — ты ведь знаешь, какой я был в последнее время. Нервный, грубый, правда?
— Немножко... правда.
— Это потому, что я извелся... Извелся с одной идеей. И сегодня неожиданно получился решающий эксперимент, ты меня понимаешь?
— Не очень, — она зябко поежилась. Он обнял ее за плечи.
— Нет, я не о том говорю. Видишь ли, сегодня эксперимент удался в небывалом масштабе. Это почти чудо, что он удался. В это не верит даже твой брат. И Бригге не верит... В общем не верят мои же товарищи физики, которые знали о моей работе и участвовали в ней. И вот еще что: этот эксперимент не закончен, он идет сейчас, в эту самую минуту. А начало его будет завтра утром.
— Конец?
— Начало... О, боже мой, пусть — конец, это неважно. Я опять не о том. Главное вот в чем, слушай. Пока идет эксперимент, у меня есть двойник.
Она вздрогнула.
— Какой двойник?
— Обыкновенный двойник. В точности такой же человек, как я.
Она встревоженно взглянула ему в глаза.
— Только не бойся, — сказал он, — не думай, что я свихнулся. Сегодня же ты можешь подготовить публикацию о моем опыте. С кратким описанием и фотографией меня и Двойника. И чтобы завтра же это было в газете... Тогда опыт невозможно будет замолчать...
Она опустила голову и держала его за руку. Решила, что возражать ему не надо. Лучше, пожалуй, согласиться. Он говорил:
— Ты мне веришь, Лита? Ты веришь?
— Можно тебе задать вопрос?
— Ну, конечно.
— Знают ли об этом...
— Ясно, — перебил он, — знают ли об этом мои институтские шефы. Да?
— Да.
— Мой начальник отдела и слышать не хочет об этой идее. Я работал на свой страх и риск. Вдобавок я не успел ничего подготовить, организовать. Тут ведь опыт над человеком, надо мной. Везде и всюду коллеги замахали бы руками, не разрешили бы, а уж раз это случилось, то устроили бы закрытую экспертизу, за неделю, не меньше. Все бы сомневались, боялись, не верили. Я их вполне понимаю. В науке быстро дела не делаются. Понимаешь, мне эта публикация нужна больше, чем тебе сенсационная находка. И срочно!..
— А зачем тебе срочность?
— Завтра явление прекратится, его уже не будет. Не будет Двойника. А опыт-то, наверное, уникален. Очень может быть, неповторим. Завтра будет поздно, потому что Двойника не будет... Вернее, меня не будет...
