Владимир Печенкин - Поиск-82: Приключения. Фантастика
Взныло сердце у атамана: нешто и Порохов корыстен? Ужель напрасно верил товарищам близким?
— Василий! Было?
Порохов бестрепетно глаза поднял:
— Было.
Эх, соратники верные, что ж вы честью-правдою не дорожите? Вот и этот почнет сейчас правоту свою, пороховскую, высказывать.
— Было. Пред рождеством самым. Дозоры я объезжал с казаком вдвоем. И верст отсель за двадцать натакались на шайку бродячую. Казака стрелою убило, я ж ускакал. На коне пораненном по сугробам убродным пробирался к станице. Обессилел конь, оставить пришлось, пешим идти. Покуда в метели юрту не увидел... Ну, отнял жеребца, верно. Что ж делать было? А ну как шайка-то, в морозе и в голоде озверев, на станицу кинулась бы врасплох? Поспешать мне не надо было, чтоб казаков поднять? Ну? Виновен я?
— Про шайку тогда сказывал, про жеребца отнятого умолчал пошто?
— А на что всякой мелочью атаману докучать?
— Киргиз — человек, а обида человечья — не мелочь.
— Погоди, дослушай. Хотел, вишь, жеребца вернуть, да на другой день не сыскал уж юрты. Может, ночью худо место приметил али киргиз откочевал.
— С Ахметом поехал бы, ему в степи все кочевья знакомы.
Жидкие усы Ахмета раздвинулись в улыбке:
— Ахмет киргиза видел. Глупый киргиз. Ваську ругал, казаков ругал. Ахмет ему свой конь запасной отдавал: возьми конь, не ругай казака.
От простецкого Ахметова слова все повеселели. Порохов засмеялся облегченно:
— Шайтан! Пошто лишь теперь сказал? Ну, спасибо, Ахмет.
Простодушный татарин, сам того не ведая, атаманову горечь утишил. Нет, дорожат правдою други старые, хоть и в их семье не без урода.
— Какую ж, есаулы, честь воздадим Соловарову за ложь и корысть его?
Вновь посуровели. Порохов молвил:
— На сей раз на круг не надо бы.
Ахмет туда же:
— Пошто круг? Не надо круг. Бери, атаман, нагайку, мало-мало пори Фильку.
— Меня?! — взвился Филька. — Поро-оть?!
— Сиди, — велел Гореванов. — Добра немало станице делал, битьем тебя не унизим. Отару неправедную в казну отдай. И прочее, что нахватал самовольно. Сполна отдай, проверю. Вон Овчинников пущай примет...
— Свово земляка возвысить хошь? Он свово хозяйства сберечь не умел...
— Будя! — прикрикнул Порохов. — Заворовался ты, Филька, так и неча ерепениться. Скажи спасибо, что огласки не предали. Стыдно сор из избы выносить...
— Другой раз замечено будет — огласим. Ежели сор в избе прятать — дух от него тяжел заводится...
Расходились от атамана хмурые есаулы. Оставались у атамана сомнения. Так ли надо? Жесточе? Где мера справедливости, кто может определить не колеблясь? Лишь великого разума люди да круглые дураки не маются сомненьями, человек же простой да совестливый терзаться ими от веку обречен. Тяжко... Ахметовы слова ненадолго печаль утолили. Еще бы что доброе услышать...
— Отец Тихон, останься...
Поп у двери смиренно поклонился. Да Соловаров уйти медлил.
— Чего тебе?
— Атаман, челом бью: избу не отымай. Бабе моей рожать скоро.
— Добро, живи.
Соловаров еще что-то сказать хотел, но оглянулся на попа, вздохнул и ушел.
— Отец Тихон, каково ребятишкам ученье идет? В деле сем нужды какой нет ли?
— Нуждам как не быти. Однако по разуменью моему обучаю отроков грамоте, счету, слову божьему. Тако ж и вьюношей зрелых, до наук охочих. И школяры иные в ученье зело преуспели! — улыбнулся, что редко с ним бывало. И сразу — руки в рукава, чело наморщил озабоченно.
— Не надобно ли чего вам... с Фросею? Вдосталь ли кормитесь?
— Премного всем довольны. Иная скорбь покою не дает — вели церковь строить!
— Сядь, отче. Негоже тебе у атаманской двери топтаться.
Отец Тихон сел. Но очей не опустил долу, взглядом ответ торопит. Гореванов заговорил мягко:
— Покойный царь Петр в годину ратную повелел с церквей колокола сымать да пушки из них лить...
Сказал и задумался. В иное русло мысль удалилась. Царь Петр... Крут нравом был государь. За оплошности карал без оглядки, могущество царства утверждая. Карал, невзирая на чины вельможные, на близость к трону. Сына своего не пожалел. Тем паче не пожалел бы корыстолюбца Соловарова, на плаху бы послал. Али нет? Эка ноша тяжка — над людьми власть! У атамана Гореванова лишь малая станица под началом, и то справиться невмочь. У Петра — великая держава, людей несметно, и у каждого своя нужда и правда, и те правды должен царь в одну соединить, в государственную правду огромную... Какой ум, какую силу надобно! Где взять их?..
— То действо было Руси во спасение.
— Чего?.. А, ты про колокола... Так вот и у нас первейшая надобность не в колоколах церковных, а в пушках, ружьях, огненном бое. Строим мы храм, отче, храм справедливости людской, а стало быть, и божьей. Лишь начали, а сколько врагов нажили! Жду ежечасно — отколь грянут? Яицкие, кочевые, уфимского ли воеводы полки на нас пожалуют — от них не отмолишься, ладанным дымом не укроешься. На бога надейся, а сам не плошай. Так ли?
У отца Тихона взгляд не прежний, поповский, а казачий погляд. Ай да попа бог дал!
— Не токмо частоколом да рвом города крепки, но паче того стойкостью ратников. Истинно говорю тебе: ежели о единении душ человеческих пещись не будем — рухнет твой храм справедливости, как башня Вавилонская!
— Довольно, поп! Про церковь не ко времени речи твои...
Гореванов устало закрыл глаза. Прав отец Тихон, церковь строить нужно. Частокол вокруг станицы — тоже... Комендант заворовался, поп развоевался, а атаман... Атаман во всем себе укор видит...
Очнулся, чье-то дыхание услыша.
— Прости, отец Тихон.
Но нет попа, ушел, оставя атамана с думами наедине. А на полу у двери Ахмет сидит, ноги калачиком.
— Ахмет, разве я звал тебя?
Татарин вскочил.
— Морда твоя шибко плохой стал. Айда в степь гулять. Сидеть худо, на коне скакать надо. Башка, сердце, брюхо, все здоровый будет.
— Седлай. Молодец ты, Ахмет.
Светлая ночь над степью. Звездочка в заре бессонной купается. Мчатся кони, едва касаясь копытами молодой травы. Не дай бог атаману душой ослабеть! А и чем не атаман, коли третий год живет вольная станица — искра справедливости среди беззакония российского. Дал бы бог лето доброе, и взрастут обильные хлеба сакмарские, наполнятся закрома... И приспеет время строить крепость, церковь. Прав отец Тихон, не хлебом единым города крепки.
И взросли осенью обильные хлеба. И сыта была вольная станица. Но...
41 ноября 1727 года Верховный тайный совет распорядился выслать на Сакмару военный отряд Казанского гарнизона и яицких казаков. Командиру отряда предписывалось:
«Беглых воротить в распоряжение управителя казенных заводов генерала де Геннина, который бы разослал их в разные слободы, где кто жил, и впредь смотреть за ними накрепко. Ивашку же Гореванова отослать к Сибирскому губернатору под караулом и велеть по исследовании дела и за показанную его в Сакмаре противность учинить указ, чему он будет достоин».
