Константин Бояндин - Этап
Баба Тоня была дома. Видно, что напугана. Перекрестилась только, увидев, как светятся глаза игрушки, и прижала плачущую Дарью к себе. А та не сразу заметила что глаза Винни стали светиться зеленым. И бабе Тоне сразу стало лучше, и они сели у радио, оттуда ничего не доносилось, эфир был пуст, и стали ждать новостей.
А потом был сброс. Баба Тоня успела накормить свою новую внучку, та успела выспаться – баба Тоня сидела рядом, и вязала. Она не задавала вопросов, видно было: верила, что ничего страшного уже не будет. Раз ее внучка вернулась домой живой. А потом сидела, прижимала девочку к себе, и напевала ей песенки – колыбельные, как вспоминала потом Дарья. И, пока ждали, Дарья окончательно перестала бояться. Винни, ее замечательный мишка, которого она смастерила своими руками, помог ей спастись. И не ей одной. Чудеса, хорошие чудеса, бывают, она теперь знала. Она гладила мишку по голове и шептала ему, какой он замечательный и выручательный, как в книге!
Баба Тоня исчезла за несколько минут до того, как случился сброс. Дарья подумала, что заснула – и баба Тоня ушла куда-то. Дарья схватила Винни, обежала комнаты, подергала входную дверь – нет, дверь заперта на щеколду, баба Тоня не ушла. Дарья не успела испугаться по-настоящему: что-то вспыхнуло... и комната сменилась лесным пейзажем. Весенним.
Она была в той же куртке, в той же одежде, в которой попала под грузовик. В руках ее был все тот же Винни-Пух. Дарья огляделась, не веря своим глазам, потом осторожно погладила мишку за ушком. Потом осторожно потянула его за ухо. Потом уже не очень осторожно. Но ничего не происходило – может, потому, что не было опасности?
Она побродила вокруг, а потом заметила человека – он шел в ее сторону, по тропинке, которая текла и взбиралась с холма на холм.
Человеком оказался Федор.
* * *– Я все-все ему рассказала тогда. Думала, он тоже меня в больницу отвезет, и снова станут говорить, что все это приснилось, что меня просто кто-то сильно напугал. Но он не смеялся. Спросил только, поеду с ним, или останусь у него дома пока, ему на важную встречу нужно. Тогда не было мобильников. Я не могла оставаться, я с ним поехала. Там и увидела, на почтамте, всех сразу – дядю Гошу, дядю Мишу, тетю Надю, дядю Сашу. Я была шестая, – она улыбнулась. – А еще через три конца света мы Машу встретили. Потом почти восемь лет были всемером. Потом нашли Жору, Валеру и Степу. Было очень много других людей, но они с нами не оставались. Сами по себе хотели. Мы их больше потом не видели никогда.
Она разлила чай по чашкам и уселась за стол.
– Даша, сколько...
– Двести одиннадцать, – она посмотрела ему в глаза. – Сколько концов света я видела, да? Двести одиннадцать. Винни нас потом очень сильно выручал. И сейчас выручает, он такой же хороший.
– Федор говорил еще про какой-то кулек с конфетами.
– Ага, это у меня в куртке каждый раз появляется, – она улыбнулась. – Съела одну конфетку – и сытая на весь день. Случайно это поняла, меня однажды в какую-то степь занесло, я два дня остальных искала. Очень пригодилось. Хотите попробовать? – она сбегала в прихожую и вернулась с шоколадным «Трюфелем». – Федя говорит, что это единственная вещь, которая всегда остается, ну, волшебной, даже когда нет конца света.
– Возьму на память, – согласился Николаев. – Пусть будет, про запас. Знаешь, что? Давай уже на «ты». А то звучит очень официально.
– Хорошо! Дядя Сережа, мне нужно вот это, – она написала несколько строк на салфетке. – Там же, где брали компьютер. Хорошо?
– Сделаю, – пообещал Николаев.
– Секретничаете? – Мария появилась в дверях кухни. – Ой, ну совсем другое дело! Веселые и довольные. Всегда бы так. Даша, сегодня меня учить будешь! Я тоже умная, между прочим. Сережа? Все хорошо?
Она смотрела ему в глаза, и он понял, о чем она.
– Да, – он встал. – Лучше не бывает.
16
– Дядя Миша, мы пообедаем! – крикнул Жора, и помахал рукой Николаеву и Петровичу.
– Да, Жора, конечно. Мы тоже перекусим пока, – и Петрович помахал им в ответ. – Сережа, вон там есть кафе. Мне – чайку, а себе что хочешь.
– Сделаем, дядя Миша, – и Николаев, вслед за фронтовиком, вошел под навес другого кафе, на другой стороне площади. Это правильно, подумал он. У парней свои интересы, им втроем куда веселее.
Петрович добыл пачку «Явы» и с удовольствием закурил. Предложил Николаеву – тот вежливо отказался. После боя как-то перестало тянуть. Раньше курил, чуть что, а теперь – словно кто заказал. Не тянуло. Правда, аппетит появился, волчий.
– Во всем свои плюсы, – Петрович с улыбкой смотрел на горожан, большей частью жизнерадостных. – Вот курю теперь, сколько влезет, и врачей всех могу послать, куда захочется. Георгий говорит, Маша за ум взялась, наконец-то. И Даша счастлива, вся сияет.
– Видимо, мы нашли друг друга, – согласился Николаев. Вот он одним чаем бы точно не наелся. Шашлыки здесь, конечно, совсем не те, что были давеча на речной косе, но вполне приятные.
Петрович покивал.
– Дашу жалко, – добавил он. – Остальные все уже взрослые. Кто-то уже ума набрался, кто-то еще наберется. А она уже и не девочка, умом-то, а все девочкой считают. Да и личной жизни нет, сам понимаешь.
Николаев вздохнул.
– Я когда с Георгием встретился, – Петрович отхлебнул чая, и довольно зажмурился, что твой кот. – Он с Аввакумом вместе работал здесь. У меня ж еще губная гармошка была, тоже трофейная. Но так Аввакуму понравилась, что подарил. Нельзя было не подарить. А уж как он на ней выучился играть – любо-дорого слушать!
Аввакум-то здесь с середины того века, – продолжал Петрович. – Наверное, последний среди нас был верующий. Каторжанин, бежал с одного из этапов, и под бревна попал. Лес сплавляли, бревна скатывали – его и придавило. Редкостный прохвост! И ничто его не брало, даже ядерная война. Это сейчас пошли зомби и вампиры, раньше все было привычнее. То саранча, то кровавый дождь. Ну хоть ядерная война прекратилась, и на том спасибо.
Мне тридцать пять было, когда на войну пошел. Уже семья, дети. Но как заговоренный: никто из ребят наших, кто со мной пошел, не уцелел. Кто-то инвалидом стал, большинство погибло. Я один – весь в шрамах, но живой и на все годный. Я, когда под грузовик попал, здоровее многих молодых был. Помню, сильно переживал первое время, особенно после двух первых концов света. Аввакум мне и сказал: если ты это наказанием считаешь, то ты арестант, вечный каторжник, и покоя тебе не будет. Для тебя, говорит, каждый конец света будет этапом. Каторгой, то есть. Я вот, говорит, сам каторжник. Однако здесь все понял, и не тосковал, как только понял. Я ему и говорю: что этап, это верно. Но другой этап. Жизненного пути. Он посмеялся, помнится, потом и я засмеялся сам, и уже не переживал. А что толку переживать? Человек, если он человек, везде себе место найдет, и цель найдет, применение.
