Елена Грушко - Картина ожидания
На миг вспыхнуло прежнее розовое сияние раковины, словно подтверждая: да, это так, все так! И раздался голос незнакомца чудилось, эти звуки исторгнуты клубящейся тьмой:
– О смертный, ты из мира другого явился. Время струит свои воды и берега размывает меж миром недолго живущих - и нами, богами. Мы когда-то людей, вас, на свет породили, а ныне мы - порождение прихоти вашей… Вместо того, чтоб низвергнуть тебя одним мановеньем, я принужден в беседу пускаться с тобою… Хронос и Рея! Кто о таком мог бы прежде помыслить?! Видишь моих верных слуг? Смертный - не я! - их к новой жизни воззвал, чтобы смог я настичь Порфиролу. Смертный иной в те века, что для вас уже пеплом покрыты, мне ее продал за жемчуг. Без вас я, властитель Аида, бессилен. Но как меркнет ваш разум с течением лет и веков, как сердца ваши серы!.. Как мало средь вас тех, кто верит иль верить согласен!.. Быть может, кто-то иной не смог бы меня здесь увидеть - не видел бы и Порфиролу, живым-невредимым к себе на ладью бы вернулся. А я, я, могучий владыка, скрежетал бы зубами, лишь тенью бесплотной для него пребывая, как сейчас пребываю для сонмов живущих. Век богов канул в Лету!
Ничего себе, подумал Белозеров, да ведь Аид жалуется! Жалуется на людей. Люди забыли о богах - и боги померкли, утратили свою силу, словно бы перестали существовать, отгородились от людей стеной величавой обиды, могучей оскорбленности, бессмертного презрения. И только одиночки способны пробить в этой стене брешь. Во благо или во зло?
Это вопрос другой. И с беспощадной отчетливостью Белозеров понял, что явлены ему лишь игры воображения - или игры богов, как угодно, - не имеющие, так сказать, принципиального значения для "огромных масс людей". Как говорил некогда один старик писатель, знакомый Белозерова: "На судьбах мировой революции это не отразится".
Да. И что же? Как быть с великой догадкой, будто к тому, что делает один человек, словно бы причастны все люди?.. Получается, отмахнуться, закрыть глаза и вновь проснуться в реальности и безопасности ему мешает стыд… перед людьми? Нет, они не узнают, не оценят, не станут порицать. Стыд перед Порфиролой. И даже перед Аидом.
Значит, надо выбирать всерьез: или - или. И еще вспомнилось: они с Кашей, вернее, с этим, как его, спорили, и тот процитировал вдруг Борхеса, которого они оба любили: "Я знаю таких, кто творил зло, что в грядущие века оборачивалось добром или когда-то было им во времена прошедшие. А если взглянуть на вещи таким образом, то все наши дела справедливы и в то же время они совершенно никакие".
Так неужто все ничто в этом мире, кроме "естественных потребностей"? И человек ни перед кем не ответствен за мысль, за движение сердца? Или кто-то есть, кто судит, карает или милует "по большому счету"? Если нет - лучше уж выдумать его, чтоб был…
Мысли бились, бились беспорядочно, чудилось, долго уже так вот размышляет Белозеров, а между тем он знал, что все это занимает мгновения, каких иной бы и вовсе не заметил.
Сушь, сушь великая одолевала! Порфирола совсем померкла. Собственный лоб казался Белозерову раскаленным, его словно бы прожигал взор Аида.
Дрема истомная накатывала, но внезапно ощутил Белозеров на своем лице несколько быстрых капель, словно чьи-то прохладные слезы долетели до него в этом чудовищном безводье.
Эти слезы. Влажная подушка. Имя, которое он в отчаянии выкрикивал сквозь сон…
Так была ты или нет, Маргаритана?! Было или нет дивное ощущение чистоты и прохлады среди самых жарких и тайных ласк твоих? Или это тоже ниспосланный богами сон, игра воображения? Горе от этой мысли было подобно удару ножа.
Ну, пусть так. Спасибо и на том. И если чертов Каша силой своего воображения мог сотворить для Аида злобных приспешников (неизвестно откуда знал это Белозеров, но знал, знал доподлинно!), так неужто сам Белозеров не сможет силами своей души защитить Порфиролу, даровавшую ему награду прежде подвига?
"Природа, многоименная богиня, святая и бесчинная, всесокрушительная и милосердная! Ты сотворила нас - и это чудо и меня, простого смертного. Пойми жалость мою и печаль, дай мне силы помочь, дай силы!"
Аид отшатнулся, словно услышал мысли Белозерова, понял его выбор. Лик его был злобен, но в то же время искры восторга пробегали по тяжелым, темным чертам. Это поразило Белозерова, а еще более поразила догадка: Аиду он тоже продлил жизнь своим решением! Даже поражение - жизнь для него…
Эта мысль пришла и ушла, Белозеров с изумлением прислушивался к себе. Тело его наполнилось странной, радостной силой. Он словно бы вырос, раздался в плечах, заполняя их размахом весь мраморный каньон, а головой едва не касаясь клубившихся над ним вод Ахеронта. Правда, Аид все еще превосходил его в росте, но Белозеров знал, что вот-вот, вот-вот станет с противником лицом к лицу.
Он еще раз взглянул туда, где слабо тлел розовый огонек Порфиролы. Та, другая розовая раковина, так же мерцала на сером песке, на берегу Обимура…
Обимур, отчина и дедина! Неужели предстоит расстаться с тобою навеки? Он вспомнил крутую дорогу меж сопок, их неисчислимое чередование и - внезапное, словно удар по глазам, возникновение неудержимого разлива, то синего, то золотого, то зеленого, то свинцово-коричневого, то в сизом закатном мареве, то в белом тумане предрассвета. Обимур, влажно вздыхающий, рокочущий, живой, родной…
Обимур! Белозеров словно бы наяву увидел его могучий, стремительный бег меж берегов, которые, чудилось, покорно расступаются на его пути, давая простор этому неудержимому, неостановимому движению. Словно бы некое живое существо, грозное и могучее, прекрасное, и ласковое, пролагает себе вечную тропу в Океан. Белозерову всегда казалось странным, несправедливым, что люди считают Обимур всего лишь рекой, а не божеством, он всегда затаенно ждал: вот-вот Обимур восстанет, вздымая свое тысячерукое, сверкающее тело, и достигнет звезд, ибо он достоин вести беседы со звездами…
В это мгновение глаза Белозерова оказались вровень с пламенным взором Аида.
– Как же имя твое, о бессмертный воитель?! - проревел грозный противник, и голос Белозерова, полнясь и ширясь, пророкотал в ответ:
– Имя мое - Обимур!
И стремительное, могучее тело его заполнило каньон, вернув к жизни поникшие водоросли, мощным ударом размыло тугие клубы Ахеронта, прорвалось к чистым водам морским - и, серебряноструйное, продолжило свой бег уже вместе с ними, неся на устремленных вперед волнах розовую раковину. И пел его голос, словно могучие колокола:
– Порфирола! Меттер Порфирола! Атенаора Меттер Порфирола!..
*
– Переоделась? - Максим зашел за уазик. - Ну, Ритка! Невыносимое зрелище… Эй, да ты что это? Тебе плохо? Ты что, Ритуля?!
