Яков Кальницкий - Конец Подземного города (с иллюстрациями)
Счастливый охотник подставил кружку и до дна выпил липкую дымящуюся соленую жидкость. Он извлек своего бога и обмакнул его голову в кровь.
— Служи мне честно, и ты никогда не будешь в обиде.
Подъезжали сани за санями, и все получали красный напиток, дающий силу и тепло, изгоняющий цингу. Великий шаман Симху-Упач приступил к свежеванию почтенного старшего брата.
Сани образовали полукруг на берегу. Ловко орудуя длинными ножами, мужчины нарезали из снега кирпичи. Женщины осторожно переносили этот хрупкий строительный материал на место будущего иглу. Хомеунги пробил в речном льду лунку и начали класть первый круг в основание нового дома. Сразу с четырех сторон мужчины принялись возводить круглую стену. Женщины поливали водой из лунки, — снег превращался в лед.
Менее чем через час прекрасный иглу — дом для всего племени — был готов. Хорошо, что батюшка-солнце еще дружит с матушкой-снегом!
Утрамбовали ногами снег, покрыли его оленьими шкурами. Посредине из железного листа сделали очаг и разожгли на нем куски тюленьего жира. Все племя разместилось вокруг огня: в первом ряду — детишки, которых раздели догола; во втором ряду — мужчины-охотники, добытчики; в третьем — женщины-хозяйки, кормилицы, а старики и старухи, уже не годные ни к какому труду, примостились у самой стены.
Великий шаман Симху-Упач, бормоча заклинания, наполнил большой закопченный котел медвежатиной и повесил его над огнем. Приятный запах жарящегося мяса разлился по иглу. Доведя свою паству до исступления, Симху-Упач стал раздавать сырое мясо. Мозг, язык и сердце он отдал вождю, почтительно промолвив при этом:
— Пусть мудрость, храбрость и красноречие старшего брата вселятся в тебя, великий Хомеунги.
Затем, по старшинству, получили мясо охотники, потом — подростки и малыши, после них — женщины. Старикам и старухам достались кости, из которых они тщетно пытались высосать мозг.
Острые ножи мелькали у самого носа трапезовавших, отделяя снизу вверх, ломоть за ломтем, захваченное зубами мясо. А снаружи доносился лай и визг собак, оспаривавших друг у друга наиболее лакомые части потрохов.
Не прошло и пяти минут, как от медведя ничего, кроме шкуры, не осталось. В руках шамана белел огромный, полнозубый, с потрескавшимися клыками череп. Служитель культа, выполняя требования ритуала, тщательно обрабатывал его ножом.
В полумраке иглу пятьдесят пар глаз, не мигая, уставились на котел. Хомеунги то и дело подбрасывал в огонь куски тюленьего жира. Уже забулькало сало. Симху-Упач начал свои заклинания:
— Да вселится сила старшего брата в тело каждого, кто съест его мясо! Да не гневается старший брат за то, что псы пожрали его почтенные внутренности. Зато мозг, сердце и язык достались славному вождю Хомеунги-Умка-Наяньги, который не обратит их против чести старшего брата.
Шаман поплевал на правую руку и вытер ее о мех совика, готовясь к распределению жареного мяса. В этот момент снаружи раздался треск, заставивший всех насторожиться. Никто еще не успел сообразить, что произошло, как иглу, надежный дом, только что так прочно и красиво возведенный, рухнул. Люди, барахтаясь, выбирались из снежно-ледяной каши. Это вызвало неожиданную реакцию: первой расхохоталась Ченьги-Ченьги, потом от хохота стала корчиться вся молодежь; веселье передалось и старикам.
— Ээхэоу, чох-чох! — кричала Ченьги-Ченьги. — Наконец-то батюшка-солнце прогонит матушку-снег! Лето, братца-лето упряжка ветра принесла!..
— Выходите на сухое место! — закричал Хомеунги-Умка-Наяньги. — Земля подмерзнет, и мы пойдем дальше на север.
Симху-Упач выбросил из котла снег и лед и стал оделять всех горячим мясом, строго следуя неписаному закону о рангах.
Вести из прошлого века
Из-под кресла вылез медвежонок, потешно повел мордочкой и засеменил за перегородку. Здесь стояла корзинка с яйцами. Медвежонок принялся их есть. Пятачок его носа стал желтым.
Экипаж «Светолета», медленно летевшего вокруг острова, разглядывал расстилавшиеся внизу прибрежные льды. Тени, отбрасываемые высокими торосами, часто вводили в заблуждение: мерещились щели, ведущие в Подземный город. Однообразие пейзажа, в котором преобладали синий и золотистый тона, вскоре утомило путешественников.
Солнцев глубоко вздохнул, потянулся всем телом и сказал:
— Нет, наши глаза — инструмент несовершенный. Так мы ничего не найдем. Пусть работают механизмы!
Он поднял «Светолет» над облаками и привел в действие реактивный двигатель.
Надя пошла в кухонный отсек: нужно было позаботиться о завтраке. Там она застала медвежонка, бесцеремонно расправлявшегося с двумя кусками мяса. Он раздирал их когтями, не в состоянии справиться с ними еще неокрепшими зубами, спешил, давясь и чавкая. Увидев Надю, медвежонок попятился в угол, один кусок держа в зубах, а другой загребая лапой.
— Ах ты противный зверь! Ты что наделал?!
Надя увидела опустошенную корзинку и всплеснула руками.
Медвежонок словно понимал, что виноват. Он забился в угол, подмяв под себя остатки мяса, и, став на задние лапы, отмахивался передними, ворча и стараясь испугать Надю оскаленными зубами. Надя подняла его за холку и крепко отшлепала…
Пока «Светолет», управляемый автопилотом, несся в субстратосфере, каждый занимался своим делом: Надя готовила завтрак, Рыбников нес радиовахту, а Гарри, Иринин и Солнцев, положив перед собой найденный в затонувшей подводной лодке корабельный журнал, с интересом его просматривали.
Сначала это были обычные морские записи, содержавшие сведения о местонахождении и курсе корабля, о силе и направлении ветра, о видимости, о том, чем занималась команда и что произошло за время вахты.
В записи от 20 августа 1826 года значилось:
«Сегодня капитан Родионов и матросы Коренев, Мошков и Гречин отправились с санями на юг, чтобы добраться до населенных мест и дать знать на родину о нашей второй зимовке».
После этой даты каждая новая запись заканчивалась фразой: «О капитане сведений нет».
Примерно два месяца спустя появились скорбные записи:
«Сегодня скончался от цынги матрос Брыкин, мир праху его! Предан погребению по морскому обычаю. Лед не поддавался, и пришлось тело опустить в полынью, где его видать и по сю пору, так как полынью затянуло свежим льдом».
День ото дня записи становились безотраднее. Команда жестоко страдала от цинги, почти каждый день хоронили умерших. Затем записи прервались, а последняя от 12 декабря 1826 года, заключала в себе несколько коротких фраз:
