Сергей Волков - Объект «Зеро»
– Держитесь! Мы ведем огненный вал! Еще немного! – закричал кто-то сбоку. Я хотел послать его ко всем чертям, но воздуха в груди хватило только на жалкое шипение.
Живая стена, состоящая из колонистов, медленно проминалась под давлением червей. «Еще пара минут, – и мы все просто упадем, они сомнут и раздавят нас, – равнодушно подумал я. – Вот и все, человек разумный. Без оружия, без электричества, без своих мудреных машин, один на один с природой и порождениями ее ты, оказывается, стоишь немного. Немногого, а то и вовсе – ничего…»
В голове гудело. На какой-то момент стало очень обидно – погибнуть вот так, на чужой планете, пусть и выбранной добровольно. Перед глазами побежали строчки некролога: «Сегодня мы прощаемся с Климом Елисеевым. Он бессмысленно жил, бесславно умер, и тело его было съедено гигантскими сухопутными кишечнополостными на планете Медея».
– Дети! Там наши дети! Если они прорвутся… – голос Акки долетел до меня словно из другого мира.
Дети… Вдруг стало нестерпимо стыдно. Стыдно так, что защипало в носу. «Он бессмысленно жил…» Но жил же! А они, эти ребятишки, что волей своих родителей, а по большому счету – волею судьбы, оказались здесь? Они и пожить-то не успели. Вообще – никак. И что, их тоже сожрут эти хрустальные твари? И мы – я, все – ничего не сможем сделать? Ничего, чтобы защитить своих детей, детенышей, ради которых, собственно, и живем? Мы, люди, – и ничего?!
До ломоты в деснах сцепив зубы, я из последних сил уперся ногами в скользкие от дождя и крови камни. Слепая злоба обрушилась на меня, как лавина, и ненависть – к червям, к этой неправильной планете, к тем, кто загнал сюда тысячи людей, к несправедливости жизни, к себе самому, убогому – заклокотала во мне, точно кипящая вода в котле.
Я завыл. Завыл, как воет дикий зверь, загнанный охотниками в ловушку, попавший в западню, в капкан, из которого уже не выбраться. Пусть я умру здесь, на этих серых холодных камнях, но я буду бороться до последнего, и безносой старухе с косой моя жизнь обойдется дорого!
Думать об усталости, о том, как больно и тяжело сейчас моему бедному телу, о ноге, что едва зажила, о рвущихся мышцах и связках, о руках, что все глубже и глубже погружаются в рыхлое тело червя, словом, думать о себе я уже не мог. Мной владело только одно желание – выстоять, выдержать натиск этой безмозглой алчной протоплазмы, что пришла из неведомо какого мрака за нашими жизнями. Мы были с ней на равных – живое против живого, животные против животных.
Природа, конечно же, намного лучше подготовила червей для вот таких вот тотальных битв на уничтожение. Но у людей имелось тайное оружие, могучий козырь, который позволил нам выжить в дремучие времена каменных топоров и невыделанных шкур. И козырь этот именовался вовсе не разумом.
Ярость. Спящая в неведомых глубинах подсознания ярость, что в критические минуты делает немощного – силачом, труса – отважным храбрецом, а отчаявшегося неудачника – покорителем Вселенной. И ярость ударила в меня, как в колокол, ослепительной горячей вспышкой взорвалась в мозгу, выжигая ненужные мысли и сомнения. А потом в голове набатом зазвучали строчки поэта, жившего двести лет назад, в Великом веке, и умершего от ран, полученных на войне, что тоже зовется Великой:
Но мы уже не в силах ждать,
И нас ведет через траншеи
Окоченевшая вражда,
Штыком дырявящая шеи.
Бой был коротким. А пото
Глушили водку ледяную,
И выковыривал ножом
Из-под ногтей я кровь чужую… [1]
Вой отчаяния, что бился во мне, сменился рыком. Звериным рыком, на который человек, кажется, и не способен. И рычание это подхватили те, кто стоял вместе со мной на баррикаде, из последних сил удерживая натиск хрустальных червей.
Почти физически я ощутил в тот момент, как с нас слой за слоем облетает корка того, что зовется цивилизацией. Мудрость, знания, опыт поколений предков – все к черту! Мы в тот миг вновь стали зверями, самыми грозными и беспощадными зверями во Вселенной. Зверями, защищающими своих детенышей.
Ярость наша выплеснулась наружу, и переливчатые твари дрогнули. Не знаю, могли ли они почувствовать это, но мне показалось тогда, что черви испугались. Испугались – и ослабили натиск…
– Круши! Бей!! Вали!!! – Прямо по нам, по нашим головам и плечам с остервенелыми криками побежали люди, и тотчас же впереди затрещало, зашипело, запахло паленым.
И мы, почти уже опустившиеся на колени, почти смятые, начали подниматься. Рев стоял такой, что, казалось, камни вибрировали под ногами. Пламя ударило мне в глаза – совсем рядом полыхали наваленные прямо на баррикаду древесные стволы.
– Па-аберегись! Бойся!! Раз-два-три!!! – орал кто-то, а сзади множество рук передавали мокрые деревья, выкорчеванные с корнем, и их темные туши тут же летели в огонь.
И я вместе с теми, с кем еще минуту назад держал живой вал, с азартом, с хохотом и бранью поднимал тяжелые стволы, бросая их в огонь на счет «Три!».
В тот момент я не видел – просто не было времени обернуться, – что все пространство между Перевалом и лесом, вся эта каменистая двухкилометровая пустошь заполнена людьми. Не знаю как, но все, вся колония вдруг поняла, ощутила, что в этой битве никто не может оставаться в стороне, иначе – конец.
Мужчины, женщины, старики и старухи, дети вплоть до самых маленьких, они скопом бросались на каменные сосны и буквально валили их, выдирая узловатые корни из черной мокрой земли. Другие волокли к нам на баррикаду вывороченные деревья, волокли бегом, задыхаясь, падая, калечась. Все, все той страшной ночью делали одно – боролись за жизнь.
Сплошная огненная стена отгородила нас от червей, когда ночь была уже на исходе. Мы ушли с баррикады – теперь там бушевало пламя. Акка, возвышаясь на груде камней, распределяла подносимое топливо, следя, чтобы огонь не ослабевал.
Я уселся прямо в грязь, рядом со мной без сил попадали остальные защитники баррикады, те, кто сдерживал натиск червей все эти бесконечно долгие часы – или минуты?
Говорить никто не мог. У многих дрожали руки, а зубы выбивали барабанную дробь. Не от холода, просто так уходила в свои потаенные убежища наша ярость, ярость, что спасла нам жизни…
– Звезды! Смотрите – звезды! – закричала какая-то девчушка, перемазанная сажей и землей. И только тогда я вдруг заметил – дождь кончился. Свежий ветер холодил лицо, и хотелось дышать, дышать, пить этот воздух, потому что с каждым вдохом я ощущал – я жив! Жив!
Небо на северо-востоке посветлело, разметанные ветром обрывки облаков окрасились багряным, и вскоре Эос, наше солнце, наша Зоряная звезда, выглянула из-за дрожащего горизонта.
Я никогда не слышал, чтобы люди кричали так радостно и так искренне. Мы вопили, глядя в ослепительные глаза встающего светила, как вопили тысячи и тысячи лет назад на далекой Земле наши первобытные предки, радующиеся победе света над тьмой. Многие протягивали к Эос руки, кто-то поднимал повыше детей, кто-то плакал, кто-то смеялся – и всеобщее ликование бушевало над пустошью, как пламя, что помогло нам победить скользких тварей из мрака.
