Адам Робертс - Соль
Лихновски покраснел как лангуст, изо рта маленькими каплями потекла слюна.
— Ты, ригидистская рожа! — заорал он. — Как только встану на ноги, я убью тебя! Убью собственными руками!
— Или я тебя, — спокойно ответил я, — у меня легкие сильней.
— Это все из-за тебя!..
— Ничуть не жалею о случившемся.
— Ригидистская свинья! Думаешь, не знаю, что ты такое? Не знаю, что у тебя на уме? — Тут он обратился к остальным людям в палате, оглушая их хриплым криком: — Он у нас дипломат, так? Он устроил нам иерархию! Собирается превратить нас в сенарцев, послушных рабов! Неужели вы не понимаете?
Это было уже слишком. Я подошел к кровати и прижал подушкой его лицо. Он схватил меня за запястья и попытался оторвать мои руки, но ничего у этого слабака не вышло. Около двадцати секунд я не отпускал его, довольно долго для человека с половиной легкого, затем позволил дышать опять. Его лицо стало бордовым, а в теле не осталось сил даже для выкрикивания проклятий. Лихновски уставился на меня покрасневшими, вылезшими из орбит глазами с непередаваемой ненавистью.
Но я о нем уже не думал, а пошел прямиком к Турье. В тот раз она пребывала в на удивление хорошем настроении. Глаза ее блестели.
Мы вышли наружу к яркому свету солнца и свирепому, соленому ветру, решив прогуляться к Истенему. Я взял ее за руку, мы напоминали старомодную парочку. Даже маска-фильтр на лице не портила ее красоту в моих глазах, даже контактные линзы, которые все носили для защиты от воздействия хлора, не затемняли блеск ее глаз.
Мы говорили о Лукреции. Я рассказал Турье о том, что думала Зорис об авторе из древнего мира — мира, непостижимо далекого от нас, и моя любимая заинтересовалась, а потом раздобыла на фабрике копию книги. Но Турья не знала древнего латинского, ей понадобился переводчик. Так что я прочитал работу, или скорее перечитал, и теперь мы обсуждали ее. Я полагал, что книга излишне религиозна, а она настаивала на том, что, говоря о жизненной силе человеческого духа, который преодолевает все несчастья, пробивается сквозь пылающие стены мира и распространяется на все безмерное целое, Лукреций имел в виду Бога.
— Бога в твоем понимании, — сказал я.
— Несомненно, — ответила она.
Затем Турья процитировала фразу с клочка бумаги, который вытащила из сумки, ее голос приглушался маской и приобретал странные металлические нотки.
— Меdiо de fonte leporum surgit amari aliquid quod in ipsis floribus angat, — прочитала она, явно стараясь быть предельно точной.
— Что это значит? — спросил я.
Она засмеялась: звук был заглушён маской.
— Выучи древний латинский, и узнаешь!
Я игриво подтолкнул ее и, смеясь, попытался отобрать страницу, чтобы посмотреть самому, но она захохотала и кинулась прочь. Догнав девушку, я прижался к ней лбом — так мы целовались снаружи, где фильтр закрывал доступ к губам. Мы все еще смеялись. Угасающие лучи солнца, отражавшиеся от моря, падали на ее лицо, придавая ему зеленоватый оттенок из-за хлорных облаков, собравшихся над водой. Ее глаза казались еще более глубокими, волосы — более темными, чем обычно. Шум вечернего ветра, Дьявольского Шепота, уже начал усиливаться где-то на востоке. Как будто огромная великанша ростом до звезд и даже дальше снимает с себя титаническое шуршащее платье…
Моя рука проскользнула под рубашку, потом под сорочку Турьи и мягко легла на грудь. Она ослабила пояс, и мы занялись любовью быстро, в спешке, опираясь на скалу у подножия Истенема. Во время оргазма у меня возникло чувство падения, внутреннего скатывания в никуда. Потом Турья сказала:
— Sunt lacrimae rerum.
Последний раз мы были счастливы вместе.
Мы вернулись домой и поспали часик. Затем присоединились к большой компании играющих в холле. Потом все вместе поели и выпили, поболтали и посмеялись. Становилось темно. Кто-то зажег костер, и вся компания уселась вокруг. Смех и водка — они часто бывают вместе.
Мы играли в словесную игру: давали имена теням, которые появлялись в свете костра на земле. Я потерял Турью из виду и позже пошел ее искать. Она сидела в соседней комнате, вдали от веселящихся, тихая и спокойная, с красными от грубого неонового света глазами.
Три дня спустя она сказала мне, что переезжает в женское общежитие, что собирается прекратить отношения со мной, что беременна…
— Все равно это случится, — обыденным голосом произнесла она, — потому что когда начнутся схватки, мне придется переселиться к женщинам, ребенок появится там.
— Но у нас же есть еще столько месяцев времени! — заметил я.
Беременность еще практически не отразилась на ее фигуре.
— И все равно, между нами все кончено, — настаивала она.
Спокойное лицо, пустые глаза, через которые можно смотреть сквозь нее.
Я попытался добиться ответа:
— Почему?
— Потому что.
— И все же?
— Я так хочу.
Я еле сдержался, чтобы не спросить: «И чего же ты хочешь?» Но это звучало совсем уже глупо, даже учитывая мое эмоциональное состояние. Я сел. Наверное, мы находились в общежитии. Должно быть, там. Не могу вспомнить точно.
— Ты должен признать, — проговорила она немного мягче, — что вел себя практически как ригидист.
Я слышал такие слова от нескольких людей, обычно как насмешку, как камень, брошенный в мой огород, который выявлял мое самосознание или эго — еще один архаический термин, но настолько сложный, что я не могу заменить его никаким словом. То же самое происходило, когда я принял на себя обязанности дипломата и стал в глазах других наций «начальником» Алса. Оскорбления от других людей, например от Лихновски, меня не волновали, я отвечал им тем же, но слышать такое от Турьи было больно. Просто непереносимо.
— Я потерял голову, — признал я. — Ты права в своем желании прекратить наши отношения. Но тебе не обязательно переезжать в женское общежитие, если ты не против остаться здесь.
— Сейчас я хочу быть с женщинами. Я подружилась с Зорис.
Стыдно сказать, но я почувствовал укол в глубине души, отвращение к такому легкому переносу привязанности, но я подавил его.
Странное такое ощущение внутри, как будто сдерживаешь рвотные позывы.
— Это объясняет твой интерес к Лукрецию, — сказал я уже тверже.
Она только кивнула в ответ. Потом вытащила из сумки листы, те самые, и отдала мне. Страница, лежавшая сверху, содержала следующее:
Как прекрасно, когда ветер нагоняет огромные волны на великом море, смотреть, как кто-то другой борется со стихией, пытаясь удержать на плаву лодку; и не потому, что нам доставляет удовольствие видеть трудности другого человека, но потому, что замечательно осознавать свое избавление от подобного несчастья. Как прекрасно наблюдать за великой битвой, разворачивающейся в полях, когда сам находишься в безопасности.
