Клиффорд Саймак - Пересадочная станция
— ВОЗМОЖНО, ТАМ ЧТО-ТО ВАЖНОЕ.
— ВЫ ДОЛЖНЫ ОСТАВИТЬ КОНТЕЙНЕР СЕБЕ. ОТКАЗ СОЧТУТ ЗА ОСКОРБЛЕНИЕ ПАМЯТИ ПОКОЙНОГО.
— ЕЩЁ КАКИЕ-НИБУДЬ УКАЗАНИЯ БУДУТ?
— НЕТ. ДЕЙСТВУЙТЕ ТАК, КАК БУДТО ЭТО ЧЕЛОВЕК ЗЕМЛИ.
Убрав текст с экрана, Инек вернулся к дивану и остановился над сиятелем, собираясь с духом, чтобы наклониться и поднять его с пола. Очень не хотелось прикасаться к телу. Ему казалось, что перед ним лежит что-то жуткое, нечистое, словно это какая-то подделка, муляж того сияющего существа, которое совсем недавно сидело рядом с ним и разговаривало.
Инек полюбил сиятелей с того самого дня, как встретил их впервые, он восхищался ими, и каждой новой встречи ждал с нетерпением — встречи с любым из них. А теперь он весь сжался от ужаса, не в силах заставить себя прикоснуться к мёртвому сиятелю.
И дело было даже не в боязни, поскольку за долгие годы работы смотрителем ему не раз доводилось видеть совершенно кошмарных инопланетян. Он научился подавлять свои чувства и уже не обращал внимания на внешний вид гостей, воспринимая их просто как другие формы разумной жизни, как людей, как братьев.
Что-то иное беспокоило его — не страх, а какое-то непонятное, незнакомое ощущение. Но умерший гость, напомнил Инек себе, был его другом, и, как умерший друг, он заслуживает уважения и заботы.
Наконец Инек решился и взялся за дело. Он наклонился и поднял мёртвого сиятеля с пола. Тот почти ничего не весил, словно с приходом смерти он как бы утратил объём, стал меньше, ничтожнее. Может быть, подумал Инек, само золотое сияние обладало каким-то весом?
Он положил тело на диван, выпрямил его, как мог. Затем прошёл в пристройку, засветил там фонарь и направился в хлев.
Уже несколько лет минуло с тех пор, как он заглядывал сюда в последний раз, но ничего в хлеву не изменилось. Прочная крыша надёжно защищала его от непогоды, внутри по-прежнему было сухо и прибрано, только везде лежала толстым слоем пыль, а с потолочных балок свисала паутина. Из щелей в потолке клочьями повылезло вниз старое-престарое сено. Запахи навоза и домашних животных давно уже выветрились, и теперь остался лишь один запах — сухой, сладковатый, пыльный.
Инек повесил фонарь на крюк в стене и взобрался по лестнице в сенник. Работая в темноте — поскольку он не решился занести фонарь в заваленный пересохшим сеном чердак, — Инек отыскал дубовые доски, сложенные под самым скатом крыши.
Здесь, вспомнилось ему, в этом углу, была его потайная «пещера», где он, будучи мальчишкой, провёл много счастливых часов в те дождливые дни, когда на улице играть ему не разрешали. Он представлял себя и Робинзоном Крузо на необитаемом острове, и каким-то безымянным беглецом, что скрывается от облавы, и переселенцем, спасающимся от индейцев, которые охотятся за его скальпом. У него было ружьё, деревянное ружьё, которое он сам выпилил из доски, а затем обстругал и зачистил стекляшкой. Инек очень дорожил этой игрушкой всё своё детство — до того самого дня, когда ему исполнилось двенадцать и отец, вернувшись из поездки в город, подарил ему настоящую винтовку.
Инек перебрал в темноте доски, отыскал на ощупь те, которые могли пригодиться, отнёс их к лестнице и осторожно спустил вниз. Потом слез сам и прошёл в угол, где у него хранились инструменты. Открыв крышку сундука, он обнаружил, что там полно старых, уже давно оставленных мышиных гнёзд. Инек выбросил на пол несколько охапок соломы и сена, которые грызуны использовали для устройства своих жилищ, и наконец добрался до инструментов. Металл потускнел оттого, что инструментом долго никто не пользовался, но ничего не поржавело, и режущие кромки всё ещё оставались острыми.
Прихватив с собой всё, что ему было нужно, Инек взялся за работу. Вот так же, при свете фонаря, он делал гроб и век назад, подумалось ему. Только тогда в доме лежал его отец.
Дубовые доски высохли за долгие годы, затвердели, но инструмент сохранился совсем неплохо, и Инек продолжал работать — пилить, строгать, вколачивать гвозди. В воздухе стоял запах опилок. Огромный ворох сена наверху глушил жалобное завывание ветра снаружи, отчего в сарае было тихо и покойно.
Готовый гроб оказался тяжелее, чем Инек предполагал. В стойле для лошадей он нашёл приставленную к стене старую тачку, погрузил на неё гроб и, то и дело останавливаясь передохнуть, отвёз его к маленькому кладбищу за яблоневым садом.
Затем, прихватив из сарая лопату и кирку, снова отправился на кладбище и выкопал рядом с могилой отца ещё одну, правда не такую глубокую — не положенные по обычаю шесть футов, — потому что понимал: если выкопать глубоко, он ни за что не сможет в одиночку опустить туда гроб. Копая при слабом свете фонаря, установленного на куче земли, Инек вырыл яму чуть меньше четырёх футов глубиной. Из леса прилетел филин и, устроившись на ветке в саду, забормотал что-то, время от времени ухая в кромешной темноте.
Луна сползала к западу, рваные облака поредели, и сквозь них проглянули звёзды.
Наконец могила была готова, и Инек опустил туда гроб без крышки. Керосин в фонаре почти кончился, и он начал мигать, а стекло почернело от копоти, потому что фонарь долго стоял неровно. Вернувшись на станцию, Инек первым делом нашёл простыню, чтобы завернуть покойного. Затем положил в карман Библию, поднял запелёнутого в саван веганца на руки и с первым проблеском зари отправился к яблоневому саду. Опустил покойного в гроб, приколотил крышку и выбрался из могилы.
Он встал на краю и, достав из кармана Библию, отыскал нужное место. Инек читал громко, и ему почти не приходилось напрягать зрение, вглядываясь в текст в предрассветном полумраке, потому что эту главу он перечитывал не один раз: «В доме Отца Моего обителей много; а если бы не так, Я сказал бы вам…»
Он читал и думал, что выбрал очень уместный отрывок: обителей действительно должно быть много, чтобы разместить все души жителей нашей галактики и других галактик, протянувшихся в космосе, очевидно, до бесконечности. Хотя, если бы в мире царило взаимопонимание, хватило бы и одной обители.
Закончив чтение, Инек произнёс заупокойную молитву — как сумел, по памяти, хотя полной уверенности в том, что молитва сохранилась в памяти точно, у него не было. Но во всяком случае, подумалось ему, он помнит достаточно, чтобы передать смысл. После чего осталось только засыпать могилу землёй.
Звёзды и луна растаяли, ветер утих. В предутренней тиши небо на востоке начало окрашиваться в жемчужно-розовый цвет.
Инек, с лопатой в руках, ещё стоял у могилы.
— Прощай, друг мой, — сказал он наконец и с первыми лучами солнца двинулся к станции.
