Питер Уоттс - Ложная слепота
— Не у всех из нас есть родители или кузены. У некоторых не было никогда. Некоторые рождаются в чанах.
— Понимаю. Печально. «Чаны» звучит так бесчеловечно.
…Пятно темнело и расползалось по их граням, как разлитая нефть.
— Слишком многое принимает на веру, — констатировала Сьюзен пару секунд спустя.
К тому времени, когда Сашу опять сменила Мишель, пятно было уже тяжелей сомнения, сильней подозрения: оно превратилось в озарение, крошечный темный мем, поражавший по очереди расщепленные личности тела. Банда напала на след. Только пока еще не понимала, чей.
А я понимал.
— Расскажите мне больше о своих кузенах, — затребовал «Роршах».
— Наши кузены находятся на генеалогическом дереве, — ответила Саша, — вместе с племянницами, и племянниками, и неандертальцами. Мы недолюбливаем навязчивую родню.
— Мы бы хотели побольше узнать об этом дереве.
Саша выключила микрофон и глянула на нас, будто говоря: «Ну, куда уж яснее?»
— Не могло оно проанализировать эту реплику. Там три двусмысленности на две фразы. Оно их просто проигнорировало.
— Ну, «Роршах» же запросил разъяснений, — указала Бейтс.
— Он задал вопрос. Не одно и то же.
Бейтс все еще не догадывалась. А вот до Шпинделя начало доходить.
Еле заметное движение привлекло мой взгляд. Вернулся Сарасти. Он плыл над сияющими вершинами рабочего стола. При каждом движении головы на черном забрале крутился неоновый калейдоскоп. Я чувствовал, как его глаза за стеклом пристально изучают все вокруг.
А позади вампира находился кто-то еще.
Я не мог сказать кто, так как не заметил ничего необычного, кроме смутного ощущения некоей неправильности. Что-то по другую сторону палубы выглядело не так, как ему следовало. Нет, не то: поближе, что-то вдоль оси барабана. Но там не было ничего — только голые трубы и кабели сшитого нерва, петляющие сквозь щели, и…
Внезапно чувство неправильности пропало. Вот это и позволило мне, наконец, сосредоточиться: исчезновение некоей аномалии, возвращение к норме привлекло мое внимание не хуже слабого движения. Я мог бы точно указать, в каком месте на пучке кабелей произошла перемена, и сейчас не видел ничего необычного — но она там была. Осталось только впечатление, почти уловимое сознанием, как зуд под кожей, и я мог бы вернуть это ощущение, если бы смог сосредоточиться достаточно сильно.
Саша разговаривала с инопланетным объектом на другом конце лазерного луча. Она сводила разговор к родственным отношениям, как семейным, так и эволюционным: неандертальцы, кроманьонцы и внучатые племянники со стороны матери. Она вела эту беседу уже не первый час, а конца ей не предвиделось, но сейчас болтовня меня отвлекала. Я попытался отсечь ее, сосредоточиться на дразнившем мою память полувоспринятом образе. Секунду назад я видел что-то перед собой. На одной из труб… точно, слишком много сочленений. Прямая и гладкая, она каким-то образом отрастила сустав. Но нет, дело не в трубе, теперь я вспомнил: там притаилось что-то лишнее, что-то…
Костлявое.
Безумие. Нет там ничего. Мы находились в половине светового года от дома, разговаривали с невидимыми инопланетянами о семейных отношениях, а меня начали обманывать глаза.
Если это станет повторяться, надо будет поговорить со Шпинделем.
* * *Я пришел в себя оттого, что шум голосов стих. Саша замолчала. Вокруг нее грозовым облаком повисли потемневшие грани. Я выдернул из памяти последнюю фразу разговора:
«Мы обычно находим племянников при помощи телескопов. Они жесткие, как гобблиниты».
Снова сознательная двусмысленность. А такого слова — «гобблиниты» — вообще нет.
В глазах лингвиста отражалась неизбежность решения. Саша застыла на краю обрыва, прикидывая глубину омута внизу.
— Вы забыли упомянуть о своем отце, — заметили на другом конце линии связи.
— Верно, «Роршах», — вполголоса согласилась Саша, перевела дыхание…
И выступила вперед:
— Так почему бы тебе не пососать мой жирный лохматый хер?
В вертушке воцарилось молчание. У Бейтс и Шпинделя отпали челюсти. Лингвист оборвала связь и обернулась к нам, ухмыляясь так широко, что я подумал: у нее сейчас верхняя часть головы отвалится.
— Саша, — выдохнула Бейтс. — Ты рехнулась?
— А какая разница? Этой штуке все равно. Она понятия не имеет, о чем я говорю.
— Что?
— И понятия не имеет, что отвечает, — добавила Саша.
— Погоди. Ты… нет, Сьюзен говорила, что они не попугай. Они знают правила.
К рулю встала Сьюзен.
— Да, и это так. Но сопоставительный анализ не требует понимания.
Бейтс покачала головой.
— Ты имеешь в виду, что мы разговаривали с… что оно даже не разумное?
— О, вполне может быть, что и разумное. Вот только мы с ним не общались, в привычном значении этого слова.
— Тогда что оно такое? Голосовая почта?
— Вообще-то, — медленно проговорил Шпиндель, — это, кажется, называют «китайской комнатой»…
«Давно пора было», — подумал я.
О «китайских комнатах» я знаю все. Я сам был такой комнатой и даже не держал этого в тайне, рассказывая любому, кто проявлял интерес.
Задним числом понимаешь, что иногда этого делать не стоило.
— Как ты вообще можешь пересказывать людям суть этих твоих передовых достижений, если сам ничего в них не понимаешь? — потребовала ответа Челси. Тогда между нами все еще было прекрасно. Она еще не узнала меня.
Я пожал плечами.
— Это не моя работа — понимать. Для начала, если бы я мог их понять, это были бы не слишком передовые достижения. Я просто, ну понимаешь — проводник.
— Да, но как можно перевести то, чего не понимаешь? Обычный вопрос дилетанта. Люди просто не в силах принять, что форма несет собственный смысл, совершенно отличный от налипшего на ее поверхность семантического содержания. Если правильно манипулировать топологией, то содержание… сформируется само собой.
— Никогда не слышала про «китайскую комнату»?
Челси покачала головой.
— Краем уха. Какая-то старая идея, да?
— Ей не меньше сотни лет.[38] На самом деле это софизм, аргумент, предположительно опровергающий верность теста Тьюринга.[39] Ты запираешь человека в комнате. Через щель в стене он получает листы, покрытые странными закорючками. В его распоряжении имеется огромная база данных с такими же закорючками и набор правил, указывающих, в каком порядке те должны сочетаться.
— Грамматика, — догадалась Челси. — Синтаксис.
Я кивнул.
— Суть в том, что наш подопытный представления не имеет о значении закорючек или той информации, которую они могут нести. Он знает только, что, получив закорючку «дельта», допустим, он должен извлечь пятую и шестую закорючки из папки «тета» и сложить её еще с одной закорючкой «гамма». Он выстраивает цепочку символов, переносит на лист, отправляет лист обратно в щель и ложится спать до следующей итерации. Повторяет, пока вода не начнет удерживаться в решете.
