Станислав Лем - Магелланово Облако. Человек с Марса. Астронавты
— Так, значит, непосредственно мы неба не видим сквозь эти стеклянные стены? — сказал я. — А я-то думал, что это гигантские окна!
В этот момент в толпе, наблюдавшей за небом, загомонили. Я заглянул в черную бездну. Далеко внизу, так что нужно было прижаться лицом к холодной плите, чтобы это увидеть, на фоне мириадов звезд переливались маленькие цветные фонарики — розовые и зеленые. Между ними мелькали быстрые очертания ракет, похожих на серебряных рыбок, плавающих в черной воде.
Мы пролетали над детским межпланетным парком. Случайно или намеренно «Гея» замедлила движение и начала несколько снижаться. Земля осталась за кормой, и ее свет не мешал рассматривать картину, разворачивающуюся внизу. Не без волнения узнавал я хорошо знакомую с детства модель Солнечной системы, построенную в межпланетном пространстве. Вот Солнце — огромный, пылающий золотом шар; неподалеку от него плыл вулканический Меркурий, дальше бежали белоснежная Венера, голубая Земля и оранжево-красный Марс. Еще дальше лениво кружили модели крупных планет: Юпитера, полосатого Сатурна с его кольцами, Урана, Нептуна, Плутона и Цербера. Мы видели, как по «улицам» парка, обозначенным ожерельями световых точек, проплывали астрокары с детьми-экскурсантами. Вот они миновали пылающее Солнце, извергавшее настоящий огонь, и стали рассматривать планеты. Проворно описав круг около Меркурия, подлетели к модели Земли. На определенном расстоянии от модели — сидя в астрокаре — трудно было отличить нашу родную планету от этого стеклянного глобуса диаметром в двадцать метров, освещенного изнутри, так велико было сходство. Мне показалось, что я слышу вопли удивления и восторга, какими дети неизменно встречали появление «близнеца» Земли. Я попытался отыскать модели Юпитера и Сатурна, но они были слишком далеко и терялись во мраке.
«Гея» долго висела над межпланетным парком, я подумал даже, не случилось ли что-нибудь. Потом вспомнил, что астрогаторы тоже были когда-то детьми.
На третий день жизни на «Гее», заглянув с утра в пустую больницу и пройдясь по операционному залу, я поднялся на лифте на пятую палубу, которую неофициально, но единодушно назвали «городом». Эта палуба была расчерчена пятью коридорами, сходившимися в двух больших залах. Лифт доставил меня в один из этих залов — овальный, с цветником и белой мраморной скульптурой посередине; в плавно закругляющейся стене открывались пять входов; каждый из них вел в просторный, похожий на улицу коридор, освещенный разноцветными лампами. Посреди коридоров тянулись узкие цветочные клумбы, на стенах с большой фантазией были нарисованы фасады домов. Только входные двери на этих картинах были настоящие и вели в квартиры. Я пошел по коридору, освещенному лимонно-желтыми лампами. Однако бесцельная ходьба скоро надоела, и я собирался вернуться, как вдруг заметил в отдалении знакомую коренастую фигуру Тер-Хаара. Мы оба обрадовались этой встрече.
— Изучаешь «Гею»? — спросил он. — Прекрасно! Знаешь, как назывались улицы в древних городах? По профессии их обитателей: Гончарная, Сапожная, Кузнечная… Здесь перед тобой древний обычай в новом виде: мы сейчас на Улице физиков; зеленая — Улица биологов, розовая — кибернетиков…
— А зачем разноцветное освещение? — спросил я. — Похоже на какой-то карнавал…
— С одной стороны, для разнообразия, а с другой — для облегчения ориентировки. Так ты не заблудишься в нашем городе. Теперь тебе надо познакомиться с людьми.
Он стоял, слегка расставив ноги, и потирал подбородок.
— О чем ты задумался? — спросил я.
— Да вот думаю, куда нам для начала направиться.
Он взял меня под руку. Пройдя несколько шагов, мы остановились перед изображением домика под соломенной крышей, на которой сидел в гнезде белый аист и, забавно выгнув шею, смотрел на нас.
— Вот здесь живет Руделик, — сказал Тер-Хаар. — Я хочу, чтобы ты с ним познакомился поближе. Он того стоит.
— Это тот самый?..
— Да, знаменитый специалист, атомный физик.
Он открыл дверь. Мы вошли в небольшую переднюю, в конце которой была другая дверь. Историк пропустил меня вперед, я сделал еще шаг и замер в изумлении.
Прямо перед нами на черном как смола, усеянном звездами небе высились круто уходившие вверх ребристые скалы, то черные, то белые — как раскаленное железо. Иссеченные вершины скал образовали дугу, опоясывающую горизонт, и совсем низко над этой каменной пустыней висел тяжелый голубой диск Земли. Я сразу узнал лунный пейзаж. Под ногами у меня лежала скала, вся в мелких трещинах; в шести шагах от меня она обрывалась, как обрезанная ножом. Там, между двумя скалами, свесив ноги в пропасть, удобно расположился молодой человек лет двадцати с небольшим, в сером домашнем одеянии. Увидев нас, он приветливо улыбнулся и встал.
— Где это мы находимся? — спросил я, обмениваясь с ним крепким рукопожатием.
Тер-Хаар подвел меня к самому краю обрыва. Пейзаж, открывающийся отсюда, был потрясающий. Стена, вся в черных ямах и шероховатых выступах, гигантскими ступенями уходила вниз; в нескольких десятках метров отсюда на ней виднелись острые зазубрины, поблескивавшие на солнце; дно пропасти, покрытое мраком, было невидимо.
— Мы на северном скате Галлея, — сказал Руделик, — отсюда открывается самый лучший вид вон на ту стену.
И он, протянув руку, показал на освещенный солнцем обрыв, покрытый тонкими, черными трещинами. Над обрывом нависала грибообразная вершина.
— Неприступная, так называемая Прямая стена! — сказал я с неподдельным уважением. Во мне проснулся альпинист, вернее, селенист; я не раз участвовал в восхождениях на лунные горы.
— К сожалению, пока — да, — сказал Руделик и снова улыбнулся, на этот раз чуть печально. — Я четыре раза ходил туда с братом. Но все еще не сдаюсь.
— И правильно, — сказал я. — Там козырек, пожалуй, выступает метров на тридцать?
— На сорок, — уточнил Руделик. — Теперь я думаю, что если бы попытаться подняться в пятый раз вон там, где виднеется небольшая впадина… Видишь?
— А может, она упирается в тупик? — заметил я и шагнул вперед, чтобы повнимательнее рассмотреть это место, но физик виновато улыбнулся и остановил меня, взяв за руку.
— Дальше нельзя, набьешь шишку! — сказал он.
Я опомнился. Мы ведь были не на Луне!
— Ну и что ты теперь делаешь? — спросил я.
— Да ничего. Просто смотрю. Меня это место очаровало. Что же вы стоите, садитесь, пожалуйста. Вот здесь, — указал он на выступ над пропастью.
Мы последовали его совету.
— Хорошее у тебя жилище. — Я улыбнулся, не отрывая взгляда от первозданного лунного пейзажа, напоминавшего внезапно окаменевший и застывший навеки вулкан. В пяти километрах от нас, окруженное хребтами, лежало дно кратера — мертвое, плоское, иссеченное расселинами. — И мебель приличная, — добавил я, постучав по скале, которая отозвалась, как ящик, гулким эхом.
