Алексей Калугин - Лабиринт
Облачившись, они вернулись в зал.
– Теперь сойди с подиума и, когда соберется паства, делай все то же, что и остальные.
– Собираешься устроить массовое представление?
– Я всего лишь хочу совместить демонстрацию мнемо-стимулятора для тебя с религиозным обрядом для общины.
– Понятно, у тебя даже грязь идет в дело.
Кащинский небрежной, вихляющей походкой подошел к краю подиума, спрыгнул с него и, обернувшись, игриво отсалютовал Кулу рукой.
Кул подошел к висевшему у стены небольшому медному гонгу и ударил в него костяшками пальцев. Густой, раскатистый гул заполнил зал. В ту же секунду двери распахнулись и в Храм вошли шестеро посвященных с резными посохами в руках. Заняв свои места у стен, они одновременно ударили в шесть гонгов, и в Храм ворвался широкий поток верующих.
Вся паства Кула была одета в одинаковые серые балахоны с капюшонами. Единственное различие заключалось лишь в цвете веревок, стягивающих балахоны в поясах. У посвященных они были красными, у всех же остальных – черными, синими или зелеными, что соответствовало различным ступеням приближения к посвящению.
Когда зал заполнился до предела и двери были закрыты, стоявший на подиуме Кул резким движением, раскинув в сторон полы халата, вскинул вверх руки с растопыренными пальцами.
– Братья и сестры! – взвопил он полуистеричным срывающимся голосом. – Вознесем молитву Богу, обретенному нами на этой пустынной планете!
Толпа упала на колени. Прижав ладони к полу, люди уткнулись в колени лбами. Стоять остался только один Кул со вскинутыми вверх руками и запрокинутой головой.
Жан Кащинский, оказавшийся в первом ряду у подиума и вместе с остальными скорчившийся на полу, ожидал от совместного моления чего-то вроде хорового пения церковных гимнов. Ну, на худой конец, шумного, невнятного бормотания молитв. Но в Храме царила полная тишина. Как в сурдокамере. Гробовая.
Кащинский чуть приподнял голову и пальцем отвел от лица край капюшона. Он не увидел ничего, кроме серых согнутых спин. Упали ниц даже шестеро посвященных.
Через пять минут Кащинскому стало скучно. Через пятнадцать у него начала зудеть затекшая спина, ручка пистолета больно врезалась в живот.
Наконец Кул опустил воздетые к небесам руки:
– Господь услышал наши молитвы, – громко провозгласил он. – И он хочет узнать, насколько крепка наша вера. Сегодня он испытает двоих.
По согнутым спинам прокатилась волна движений. Поднявшись на ноги, серые балахоны отступили от подиума, оставив около трех метров свободного пространства перед ним.
– Я призываю встать перед лицом Господа брата Герберта и брата Хана! – провозгласил Кул.
К подиуму вышли двое прихожан, подпоясанные черными веревками, означающими низшую ступень в иерархии Новой церкви.
– Готовы ли вы явить Господу крепость веры своей? – спросил их Кул.
– Да! – решительно ответили оба.
– Брат Герберт уже прошел обряд перерождения, брат Хан только еще готовится к нему, но каждый из них, пройдя испытания и доказав крепость своей веры, перейдет на следующую ступень приближения к посвящению.
Испытуемые, скинув балахоны, остались в коротких набедренных повязках.
Кул спустился с возвышения, достал из-под халата шприц и сорвал с него пластиковую упаковку. Свободную руку он протянул Кащинскому, и тот вложил в нее ампулу с мнемостимулятором. Кул вскрыл ампулу и наполнил шприц чуть желтоватой жидкостью, после чего ввел по кубику в вену каждому испытуемому. Подошедшие сзади четверо посвященных крепко схватили испытуемых за руки.
Кащинскому еще не доводилось видеть действие чистого, неразбавленного мнемостимулятора первобытной злости и он с интересом наблюдал за происходящим.
Спустя пару минут действие препарата начало проявляться в одном из испытуемых. Глаза его закатились, рот приоткрылся, тело обмякло и обвисло в руках державших его посвященных. Неожиданно он дико закричал, изогнулся всем телом и рванулся из удерживающих его рук. Глаза его наполнились дикой злобой и одновременно животным ужасом. Он дергался, извивался, пытался вывернуться и укусить державших его, при этом, брызжа слюной, выкрикивал нечто нечленораздельное. Посвященные повалили его и прижали к полу.
По знаку Кула отпустили второго испытуемого, на которого, к величайшему изумлению Кащинского, мнемостимулятор совершенно не подействовал.
– Бог любит тебя, – сообщил Кул и вложил ему в руку нож с широким длинным лезвием.
Посвященные, державшие находившегося под воздействием мнемостимулятора человека, отбежали в стороны. Первобытный зверь вскочил на полусогнутые ноги. Руки его были широко разведены в стороны, лицо кривилось в устрашающем оскале. Он рыскал взглядом по сторонам, пытаясь определить, в какую сторону бежать, где можно скрыться от обступивших его незнакомых, пугающих существ в серых балахонах. Единственный, кого он не боялся, был стоявший перед ним полуголый человек. Человек был похож на него и поэтому не страшен. Назначения блестящей полоски в его руке одержимый не понимал.
Зверь в образе человека кинулся вперед на врага, который казался ему наименее опасным из всех. Лезвие ножа, прочертив в воздухе дугу, рассекло ему грудь. Пронзительно взвизгнув, человек-зверь отскочил назад. Рана на груди была неглубокой, и боли он почти не ощущал, но существо, находящееся в его теле, было ошеломлено тем, что безобидный на первый взгляд предмет в руке врага оказался на деле опасным оружием. Он провел ладонью по груди, размазал сочившуюся из раны кровь и слизнул ее с пальцев. Вид крови, пусть даже собственной, разжигал в нем злость. Но пока во вместилище его примитивного разума оставалось еще место и осторожности. Поэтому он снова огляделся по сторонам в поисках пути к спасению.
Поигрывая ножом, второй участник жуткого представления приближался к одержимому. Поняв, что пути к отступлению нет, раненый взревел и бросился на врага. На этот раз лезвие ножа вошло ему в бок. Но, в дикой злобе не чувствуя боли, безумец дотянулся-таки до шеи врага и вцепился в нее бульдожьей хваткой. Два переплетенных тела упали на пол и покатились. Они рычали и взвизгивали, били друг друга коленями, кусали и рвали ногтями.
Кащинский, повидавший немало жестокости и крови, с ужасом и отвращением наблюдал за извивающимися телами, оставлявшими на полу широкие кровавые полосы. Ему казалось, что теперь уже оба дерущиеся одержимы мнемо-стимулятором. Или же религиозное безумие немногим уступало сумасшествию, вызванному синтезированными молекулами? Никогда еще он не видел ничего более омерзительного и отталкивающего в своей жестокой бессмысленности.
