Дэн Симмонс - Олимп
Наркотик именовался Неодолимым Сном и оправдывал свое название в течение первых же микросекунд.
Миг — и Кронид оглушительно захрапел, пуская слюни на докрасна исколотую грудь жены. Только нечеловеческая сила помогла обитательнице Олимпа оттолкнуть его, вытащить из теплых складок своего тела размягчившийся член и выскользнуть на волю.
Неповторимое платье, сшитое руками Афины, было разорвано в клочья. Исцарапанная, избитая до синяков Гера чувствовала себя ничем не лучше: казалось, у нее ныл каждый мускул внутри и снаружи. Поднявшись, она ощутила, как по ногам обильно стекает божественное семя, и насухо вытерла его обрывками загубленного платья.
Пояс Афродиты уцелел. Отыскав его, белорукая вышла в комнату для одевания рядом с хозяйской опочивальней, той самой, где стояла знаменитая супружеская кровать с подножием из обтесанного ствола несрубленной оливы и рамой, окованной золотом, серебром и слоновой костью, а после обтянутой бычьими ремнями, окрашенными в яркий пурпур, на которых лежали мягкие руна и пышные покрывала. В отделанных камфорным деревом сундуках подле ванны Пенелопы Гера нашла уйму разных одежд и принялась вытаскивать их одну за другой. Размеры у женщин почти совпадали, а кое-где богиня легко могла подогнать фигуру под фасон. В конце концов белорукая остановила выбор на шелковой сорочке персикового цвета с узорно вышитым поясом, который поддержал бы помятую до кровоподтеков грудь. Но прежде чем облачиться, она кое-как помылась холодной водой из котлов, приготовленных недели назад для ванны, что так и не дождалась хозяйку.
И вот уже одетая Гера вернулась, осторожно ступая, в столовый чертог. Прямо перед ней на длинном столе возлежал бородатым лицом вниз обнаженный бронзовый великан и храпел во всю мочь. «Интересно, могла бы я сейчас убить его?» Не в первый, да и не в тысячный раз задавалась царица подобным вопросом, глядя на спящего повелителя и слушая переливы, рождаемые его носоглоткой. Скольких жен — и бессмертных, и кратковечных, давно истлевших и еще не рожденных на свет, — осеняла подобная мысль, похожая на тень черной тучи, скользнувшая по скале? «Если б это было возможно, смогла бы я? Подняла бы руку?»
Оставив бесплодные рассуждения, богиня приготовилась квитироваться на Олимп. До сих пор сюжет разворачивался в точности как она загадала. Колебатель земли Посейдон с минуты на минуту воодушевит Агамемнона с Менелаем на решительные действия. Через несколько часов, а то и меньше, Ахиллес найдет позорную гибель от рук простой женщины, пусть и амазонки, когда отравленный наконечник медной пики вонзится ему в пяту, и Гектор останется без поддержки. На случай, если быстроногий прикончит воительницу, Гера с Афиной приготовили кое-что еще. Восстание смертных будет подавлено до того, как очнется Громовержец. Разумеется, если жена позволит ему очнуться. Жертве Неодолимого Сна необходимо противоядие — иначе он не отпустит, пока высокие стены Одиссеева жилища не рухнут, прогнив от ветхости. Впрочем, замыслы белорукой могут исполниться раньше задуманного срока; тогда она преспокойно разбудит верховного повелителя, и тот вообще не почует, что получил дозу иного усыпляющего, кроме заурядного желания отдохнуть после пылкой близости. Как бы там ни обернулось, когда бы он ни продрал глаза, Гера с сообщниками поставят Зевса перед fait accompli:[7] дескать, битва людей против Олимпа уже забыта, осада Трои возобновлена, статус-кво восстановлен.
Отвернувшись от мирно спящего Кронида, богиня вышла из дома (ибо никто, и даже царица, не мог бы квитироваться сквозь заградительный покров, раскинутый самим Громовержцем), протиснулась через водянистую силовую стену, словно младенец, который покидает околоплодную оболочку, и с видом победительницы телепортировалась обратно в Илион.
11
Хокенберри не узнавал ни одного моравека из тех, что встречали его в голубом пузыре в глубине кратера Стикни. Поначалу, когда силовое поле невидимого кресла отключилось, покинув его на произвол судьбы, ученый ударился в панику и несколько секунд вообще не дышал, полагая, будто брошен без защиты среди высокого вакуума. Потом ощутил атмосферное давление на коже и приятную для тела температуру. Короче говоря, он мучительно пытался отдышаться в то время, пока Манмут представлял своих более громоздких братьев по разуму, явившихся в качестве официальной делегации. Неловко получилось, чего уж там. И вот европеец удалился, а схолиаст остался наедине с пятью непонятными органическими полуроботами.
— Добро пожаловать на Фобос, доктор Хокенберри, — произнес ближайший из них. — Надеюсь, ваш перелет сюда с Марса обошелся без происшествий.
На мгновение ученому стало дурно. Когда же его в последний раз величали доктором? Очень давно… Точнее, никогда в этой новой жизни, разве что коллега Найтенгельзер употреблял сей титул в насмешку, да и то…
— Спасибо, да… То есть… Простите, я как-то не расслышал ваших имен… — выдавил мужчина. — Извините, отвлекся…
«Ожидая неминуемой гибели, когда распроклятое кресло взяло и вдруг пропало», — добавил он про себя.
Моравек пониже ростом кивнул.
— Оно и понятно. В этом пузыре столько всего происходит, а ведь атмосфера проводит шум.
Так оно и было. Гигантский голубой пузырь, накрывший два или три с лишним акра (Хокенберри никогда не умел определять расстояния и размеры на глаз — видимо, сказывался недостаток спортивных занятий), переполняли неведомые конструкции, соединенные при помощи хрупких мостков; ряды машин, каждая из которых превышала габаритами любое здание в старом университетском городке в Блумингтоне, штат Индиана; пульсирующие органические шары, схожие с убежавшими каплями бланманже[8] величиною с теннисный корт; медленно парящие сферы, струящие сияние и плюющиеся лазерными лучами, которые все время что-то резали, сваривали и плавили; а главное, сотни моравеков, выполняющих самые разные задания. Единственным, что смотрелось хотя бы смутно привычно — пусть и совершенно не в тему, — был круглый стол из розового дерева, окруженный шестью стульями различной высоты.
— Меня зовут Астиг-Че, — представился низенький моравек. — Я европеец, как и ваш друг Манмут.
— Европеец? — тупо повторил схолиаст.
Однажды он отдыхал во Франции, ну и в Афинах бывал, на конференции, посвященной классике. Тамошние обитатели, разумеется, отличались от людей его круга, но не до такой же степени! Ростом повыше Манмута — примерно в четыре фута — и более гуманоидоподобный с виду, Астиг-Че сверкал ярко-желтой оболочкой, напомнившей доктору гладкий непромокаемый плащ, которым он ужасно гордился в детстве.
