Дэйв Эггерс - Сфера
Она глянула на телефон. Ей пора.
– Не уходи, пока не набьешь сумку, – велела она. – Потом увидимся.
Мэй осталась и набила сумку: джинсы, продукты, туфли, несколько новых панелей для телефона, спортивный бюстгальтер. Уходила, смущаясь, как магазинная воришка, но по пути наружу никого не встретила. Когда вернулась за стол, обнаружила одиннадцать сообщений от Энни.
Прочла первое: «Эй, Мэй, я подумала, что зря я так на Дэна и Алистэра. Не очень любезно получилось. Не ЭкоСферно. Забудь, что я это сказала».
Второе: «Пред. сообщ. получила?»
Третье: «Я тут уже слегка психую. Ты чего не отвечаешь?»
Четвертое: «Отправила CMC, позвонила. Ты что, умерла? Блин. Забыла, что ты забыла телефон. Ну ты дура».
Пятое: «Если обиделась на то, что я сказала про Дэна, не молчи, поговори со мной. Я же извинилась. Напиши».
Шестое: «Ты вообще сообщ. читаешь? Это оч. важно. Позвони!»
Седьмое: «Если сказала Дэну, что я сказала, ты сволочь. С каких пор мы друг на друга ябедничаем?»
Восьмое: «Сообразила, что у тебя, наверное, совещание. Да?»
Девятое: «Прошло 25 минут. Что СТРЯСЛОСЬ?»
Десятое: «Проверила и вижу, что ты за столом. Позвони сию секунду, или я тебя не знаю. Я думала, мы подруги».
Одиннадцатое: «Ау?»
Мэй позвонила:
– Ты чего, с дуба рухнула?
– Ты где была?
– Мы виделись двадцать минут назад. Я набрала образцов, зашла в туалет и вернулась.
– Ты на меня стукнула?
– Чего?
– Ты на меня стукнула?
– Энни, ты сбрендила?
– Просто скажи.
– Нет, я на тебя не стукнула. Кому?
– Что ты ему сказала?
– Кому?
– Дэну.
– Я его даже не видела.
– И не писала ему?
– Нет. Энни, ну ты даешь.
– Честно?
– Честно.
Энни вздохнула:
– Ладно. Блин. Прости. Я ему написала, позвонила, он не ответил. Потом ты не ответила, и мои мозги что-то не то из этого сконструировали.
– Твою мать, Энни.
– Прости.
– По-моему, ты переутомилась.
– Да нет, я нормально.
– Пошли выпьем вечером.
– Нет, спасибо.
– Ну пожалуйста?
– Не могу. Сейчас куча всего навалилась, разбираюсь тут с этими мудаками из Вашингтона, а их там целый рой.
– Из Вашингтона? А что в Вашингтоне?
– Долгая история. Я, собственно, и рассказать-то ничего не могу.
– Но ты должна все это делать сама? Весь Вашингтон?
– Мне дают разруливать эти затыки с властями, потому что, я не знаю, думают, наверное, что ямочки на щеках помогают. Может, и помогают. Не знаю. Но хорошо бы меня было пять.
– Голос у тебя ужасный. Передохни хотя бы ночь.
– Нет-нет. Нормально. Надо только ответить подкомитету какому-то. Я справлюсь. Ну ладно, мне пора. Люблю-целую.
И Энни повесила трубку.
Мэй позвонила Фрэнсису:
– Энни со мной гулять не хочет. А ты? Сегодня?
– Снаружи гулять? Тут концерт. Знаешь «Кримерз»?[17] Играют сегодня в «Колонии». Благотворительности ради.
Мэй сказала, что да, неплохо, но ближе к делу не захотела никаких «Кримерз» ни в какой «Колонии». Заманила Фрэнсиса к себе в машину, и они уехали в Сан-Франциско.
– Ты знаешь, куда мы едем? – спросил он.
– Не знаю. Ты что делаешь?
Он бешено печатал в телефоне.
– Сообщаю всем, что не приду.
– Сообщил?
– Сообщил. – И он уронил телефон.
– Вот и славно. Сначала выпьем.
Они припарковались в центре, отыскали гнусный на вид ресторан, с поблекшими и неаппетитными натюрмортами, небрежно приклеенными скотчем к витринам, и решили, что там будет дешево. Не ошиблись, съели карри и выпили «Синга», сидя на бамбуковых стульях, которые скрипели и изо всех сил старались не упасть. Где-то под конец первой бутылки пива Мэй решила, что срочно выпьет вторую, а на улице после ужина поцелует Фрэнсиса.
Они поужинали, и она его поцеловала.
– Спасибо, – сказал он.
– Ты правда меня сейчас поблагодарил?
– Ты меня избавила от таких мук. Я никогда в жизни первого шага не делал. Но обычно до женщин неделями доходит, что надо взять инициативу на себя.
И снова Мэй показалось, что ее огрели по башке дубиной информации, которая только все усложняла; Фрэнсис бывал то ужасно милым, то вдруг чужим и нефильтрованным.
Но на гребне пивной волны она за руку отвела Фрэнсиса к машине, где они еще поцеловались прямо посреди забитого перекрестка. За ними, делая вид, будто записывает, с антропологическим интересом наблюдал с тротуара бездомный.
– Пошли, – сказала Мэй, и они вылезли из машины, побродили по городу, нашли открытую лавку с японскими сувенирами, а рядом открытую галерею с фотореалистичными изображениями гигантских человеческих седалищ.
– Большие портреты больших жоп, – отметил Фрэнсис, когда они отыскали скамейку в переулке, перестроенном под пьяццу; уличные фонари всё заливали лунной голубизной. – Настоящее искусство. Поразительно, что так ничего и не продалось.
Мэй снова его поцеловала. На нее нашел стих целоваться, и, понимая, что Фрэнсис не перейдет в наступление, она расслабилась и целовала его, зная, что сегодня будут только поцелуи. Она вся в них растворилась, вложила в них страсть, и дружбу, и возможность любви, целовала Фрэнсиса, воображая его лицо, гадая, открыты ли у него глаза, смущают ли его прохожие, что цокали языками или гикали, но все равно проходили мимо.
* * *В эти дни Мэй знала, что такое возможно: солнце станет ей нимбом, листва затрепещет, дабы только восторгаться каждым ее шагом, звать ее вперед, поздравлять ее с этим Фрэнсисом, с тем, что они делали вдвоем. Они славили свою мерцающую молодость, свою свободу, свои мокрые рты – прямо на публике, заряженные мыслью о том, что какие бы невзгоды ни выпадали и ни выпадут на их долю, оба они работают в центре мира и изо всех сил стараются сделать этот мир лучше. У них есть причины наслаждаться жизнью. Мэй спрашивала себя, не влюбилась ли. Нет, понимала она, не влюбилась, но, кажется, уже по меньшей мере на полпути. В ту неделю они с Фрэнсисом часто обедали вместе, хоть и торопливо, а затем находили, где привалиться друг к другу и поцеловаться. Один раз у пожарного выхода из «Палеозоя». Другой раз в «Римской Империи», за падл-теннисными кортами. Мэй нравился вкус Фрэнсиса, всегда чистый, простой, как лимонад, и как он снимал очки, на миг терялся, а потом закрывал глаза и становился почти прекрасен, и лицо его было гладко и несложно, как у ребенка. От его близости дни искрили. Все потрясало Мэй. Потрясающе обедать под ярким солнцем – жар его рубашки, его руки на ее лодыжке. Потрясающе гулять. Потрясающе сидеть в Большом зале «Просвещения», где они сидели теперь, ожидая Мечтательную Пятницу.
– Не отвлекайся, – сказал Фрэнсис. – Я думаю, тебе понравится.
Он не захотел рассказать Мэй, о какой инновации пойдет речь. Выступал Гас Хазени – прежде, судя по всему, он работал над проектом Фрэнсиса по защите детей, а четыре месяца назад отделился и возглавил новый отдел. Сегодня он впервые озвучит свои открытия и планы.
