Александр Громов - Властелин пустоты
Он возвышался над избитым, тяжко ворочающимся на полу и харкающим кровью Дэйвом, один против всех, и понимал, что у него осталась самое большее секунда. Опомнившись, они набросятся — уже не на Дэйва, что им Дэйв… И эту оставшуюся секунду Стефан использовал вдумчиво и не торопясь. Секунда — даже слишком роскошно для настоящего капитана, чтобы решить, какой язык избрать для разговора с подчиненными. Потому-то Людвигу никогда не стать капитаном, что он подолгу думает там, где должны работать простейшие рефлексы…
— Всем стоять на местах! Стрелять буду.
Даже Юта перестала хныкать. Разинув рты, они молча смотрели в дуло «махера», лишь немногие растерянно переглядывались, и продолжала безутешно рыдать Петра, да еще слышалось хриплое дыхание и харканье Дэйва, пытающегося подняться на четвереньки. Да уж, попраздновали…
Он продержал их под дулом с полминуты — ровно столько, чтобы они пришли в себя, — и небрежно сунул бластер в кобуру. Он знал, как с ними обращаться. Не в первый раз, не в последний…
— Можно, я займусь Дэйвом? — спросила Маргарет.
Он благодарно кивнул:
— Займись. Киро, помоги ей.
— Я? — взвизгнул Киро. — Сам помогай!
— Поговори еще у меня, — сказал Стефан. — Марш! Люди вы или нет?
Он обвел их взглядом и подумал, что рано убрал оружие. Ни смущения в них, ни раскаяния, и только потому, что Дэйв еще жив. Не волки — шакалы голодные, лающие. Стая.
— Петра, — сказал он, — ты извини, что так вышло. Это и моя вина. Дэйва я накажу, обещаю. Ну хочешь, мое возьми пирожное, только не плачь… Я только чуть откусил. На вот.
Рыдающая Петра затрясла головой.
— Не хочу-у… Пусть он мое отдаст… мое-е-е…
— Да как он тебе его отдаст!..
Галдеж поднялся как-то сразу:
— Мы-то люди, а вот он…
— Вонючка! Гад, гад, гад, гад…
— Эй, Киро, дай ему от моего имени. За маму, за папу… Дай, говорю!
— Кто мое пирожное раздавил? Ты?!
— Завянь, я не давил. Не реви, Петра, он наш. Уйди, Стефан, не мешай! Все равно до него доберемся, только хуже будет.
— Уйди-и-и…
— Нет, правда, чего об него пачкаться. Пускай Лоренц наказывает. — Это Уве.
Первый разумный голос. И — незамедлительно — ответ:
— Чистоплюй, свинья чухонская!
— Сам чухно, а я норвежец! По роже захотел? Ну иди сюда, иди…
— Бей его!
— Молчать! — гаркнул Стефан во всю мочь легких. — Скоты! Сволочи! Кончено, погуляли, вашу маму! Всем спать сейчас же! Вон отсюда! Вон!..
Кто-то нечаянно толкнул его под руку. Надкушенное пирожное упало на пол и покатилось под стол, в пыль.
26
Ужас.
Подстерег. Навалился — липкий, текучий.
Проверь себя, если что-то не так. Пусть другие выясняют отношения, а твое дело сторона, достаточно помешать им поубивать друг друга, образумить же их никогда не удастся. Никогда и никому. Казалось бы, проще всего наплевать, а я не могу. Слюны на них у меня никогда не было.
Течет холодная жуть — кап, кап! Я боюсь. За себя. За них. За себя все-таки больше, потому что мне только пятьдесят три и очень хочется жить. Я так мало сделал — почему я не берег каждую минуту?! Поздно… Не исправить.
Что они будут делать, когда я умру? Неужели сумеют выжить одни, без меня? Это нечестно!
Волосы. Вот он — ужас. Растут. Везде, где они должны расти у взрослых, а это — смерть. Иветт начинала умирать именно так; Маргарет рассказывала, что у нее тоже начали расти волосы, а через месяц ее засыпали щебнем. Я же старший, с меня и должно было начаться. Спасите. Я слаб, меня шатает от стены к стене… Не верю рукам, пальцы одеревенели, не может у меня там быть никаких волос! Господи, не оставь! Бывает же на свете невероятное… неужели мы настолько окостенели здесь, что самое завалящее чудо шарахается от нас, как черт от ладана?..
Я умру. Я знаю.
Стефан отклеился от стены. Как оказался здесь — не понял. Воздуха не хватало. Куда-то подевался воздух, такой привычный, пахнущий металлом, пищевой пастой, пылью и умиранием корабля, только что был, и — нет его. Все выдышали, подлецы. Мало им… Отдайте мою долю, я еще жив. Только мою. Я не прошу большего.
Стефан рванул ворот. Треснула ткань, заскакали по полу застежки. Дышать! Он двинулся вдоль стены боком, как краб, приставляя ногу к ноге, чувствуя пальцами тонкое рифление переборки. Коридор качался, вилял, меняя размеры и геометрию. Вправо, влево — как собачий хвост. Два коридора. Четыре. Почему в отсеках туман? А-а, где-то лопнул бак и потек жидкий кислород. Бак. Нет такого бака. Лопнул, лопасть, Лопиталь, лопатонос, лопотать, лопарь, лопух, лопать, Лопес… Перес… и… и Родригес! Дышать!.. Кислород — это хорошо, пусть жидкий. Жидкий — жизнь.
Я знаю, кто это сделал. Питер где-то здесь, прячется за углом. Он никуда не уходил, он все время оставался среди нас на корабле, разве можно было этого не заметить? Чего ты тянешь, нападай. Я убью тебя голыми руками, потому что ты жаден, Питер.
Нет тумана. Нет коридора. Вообще ничего нет. Коршуном на испуганную мышь рушится потолок… А, это лестница. Он у стреломета, ждет, когда из люка покажется голова. Вверх! Стефан карабкался по трапам, срывался, скользил, упрямо цеплялся за поручни. Откатить крышку. Поршень в стволе уже пошел, станина гасит отдачу. Стрела вбивается в лоб, тупой наконечник дробит черепные кости, тело опрокидывается навзничь и летит вниз, считая ступени… А-а! Ты боишься, Питер? Дрожишь? Что ты корчишься? Танцуешь… Этого я от тебя не ожидал, признаться, это ново. Дай-ка я погляжу. Вся твоя сила в том, что ты до времени не боишься показаться смешным. Пока еще. А хочешь я стану — ты? Нет ничего проще: танцуй, капитан, разучивай движения, старательно повторяй за учителями, их у тебя много, и не вздумай остаться в стороне. Вся жизнь — пляска святого Витта, а ты думал — менуэт.
Не ступени — перекладины. Темно. Тяжелое пожилое тело на ослабших ногах. Не мое тело. Дрянь. Скиньте с меня. Ноги — мои, и на каждой по капкану… Не стану плясать — мне страшно. Я безумен, а лестница крута и бесконечна. Только вверх, в этом спасение. Не останавливаться, лезть и лезть, подтягиваться на чужих слабых руках, цепляться пальцами, зубами грызть…
Нет лестницы. Холод площадки, огненные кляксы в глазах. Мутный фонарь под дырявым навесом. Нечем дышать — они украли воздух повсюду. Догнать! Вот он, Питер, скалится из озера, нужно перелезть через поручень и шагнуть, там невысоко, но я не пойду к тебе, слишком много чести для вора, я достану тебя и отсюда, если только ты не нырнешь…
Десять стрел. Первая летит на пятьсот шагов, вторая на четыреста девяносто, третья на четыреста семьдесят, а последняя в магазине, десятая, на триста десять. Мягкий спуск. Еще! Еще! Он рычал, посылая стрелы в небо, чувствуя под руками вздрагивающий металл. Еще! А-а! Чья-то голова в люке. Зря. Получи. Промах, рикошет! Нет головы. Кто-то сыплется вниз по трапу, дробный топот ног — прочь, прочь… Где ты спрятался, Питер? Стреломет туго ходит в горизонтальной плоскости, ты знаешь эту недоработку и пользуешься ею. Одному из нас не жить, но не мне. Или никому, если ты окажешься упрям…
Дышать. Отдайте воздух.
Не было сил, и ноги разъезжались по скользкому. Шел дождь, и «Декарт» таял, как леденец. Истончалась, корежилась броня, рваные листы, агонизируя, закручивались невиданными бутонами. Ломая последние деревья, из лесу выходил цалькат, упирался башкой в частокол, крушил подъемные ворота, а перед воротами стоял коленопреклоненный Ансельмо и не бежал, хотя надо было спасаться. «Беги!» — кричал сверху Стефан и из последних сил наводил стреломет в разверстую пасть, воняющую гнилью и смертью, с ужасом понимая, что расстрелял все стрелы и Ансельмо погиб.
Потом его рвало, и он висел животом на поручне ограждения. Его рвало снова и снова, мучительно выворачивало наизнанку, он мычал и тряс головой, а из глаз текли слезы. Небо было внизу, страшно далекое, в нем горели чужие костры и вспыхивали потухшие звезды; они взрывались, разбрасывая молнии, из черной бездны поднимался водяной слон и сражался с цалькатом, а Питер науськивал зверей друг на друга, чтобы выбрать сильнейшего и натравить его на капитана. Стефан упал и пополз. Потом был люк и долгая чернота перед глазами; кто-то кинулся на него из черноты, их было несколько, и Стефан расшвыривал их, не видя и почти не чувствуя. Он заставил себя встать и снова упал на четвереньки. Тогда он опять пополз, и это оказалось неожиданно легким делом. Почему, интересно, все решили, что на двух ногах — проще? Вот как надо. На двух — ошибка, спросите Джекоба… Не забыть бы завтра же приказать всем ходить как надо — с левой ноги и правой руки одновременно, а при команде «кругом» делать иммельман…
Потом была, кажется, Маргарет, она била в глаза светом и раздвигала ему веки. Он отбился, оттолкнул ее и полз по стене вверх, пока не поднялся на ноги. Он должен был пройти через медотсек, чтобы спасти Ансельмо, а стена не пускала его, лишь прогибалась, пыталась обернуться вокруг тела и схватить, как водяной слон. Да, ведь медотсек шестью горизонтами ниже… Или девятью. Стефан рассмеялся и смеялся долго. Неожиданно он понял, что вовсе не обязательно ходить или ползать по кораблю, чтобы оказаться в желаемом месте. Достаточно захотеть — и ты там окажешься. А он-то еще мечтал когда-нибудь вновь пустить лифт…
