Георгий Кубанский - Мир приключений 1964
Абст. Что же вы… Стойте, я поддержу вас!
19 часов 11 минут. Конец действия препаратов.
Сознание было восстановлено на 24 минуты.
Повторное исследование токов мозга. Состояние больного угрожающее.
Это была последняя страница. Фридрих Кан перевернул ее и закрыл папку.
Только сейчас услышал он звуки музыки. За роялем сидел Абст.
Его нервные пальцы легко бегали по клавиатуре, глаза были устремлены за окно, к тяжелой красной луне, которая медленно вставала над пустынным озером. Казалось, туда же уносится и мелодия — стремительная и тревожная. И музыка, и луна, и тускло отсвечивающая водная гладь за окном, да и сам Абст со странно неподвижными глазами — все это удивительно сочеталось с тем, что составляло содержание желтой папки.
Абст оборвал игру, пересел к столу.
Они долго молчали.
— Это был Шуберт? — спросил Кан, чтобы что-нибудь сказать.
Абст покачал головой.
— Я играл Баха. Одну из его ранних хоральных прелюдий. Написано для органа. Если бы здесь был орган!..
— Однако, я помню, ты любил Шуберта, — упрямо сказал Кан. — Ты увлекался и другими, но Шуберт для тебя…
— Иоганн Себастьян Бах — вот мой король и повелитель, — взволнованно проговорил Абст, — Бах — в музыке, Шиллер — в поэзии.
— Шиллер? — пробормотал Кан, рассеянно глядя на озеро. Сейчас он думал о другом.
— Да. Хотите послушать?
В голосе Абста звучала нетерпеливая просьба. Удивленный Кан неожиданно для самого себя кивнул.
Абст встал, сложил на груди руки. За ним было окно, и темный, почти черный силуэт Абста четко выделялся на фоне широких светлых полос, проложенных луной по поверхности озера.
Грозовым взмахнув крылом,
С гор, из дикого провала,
Буря вырвалась, взыграла, —
Трепет молний, блеск и гром.
Вихрь сверлит, буравит волны, —
Черным зевом глубина,
Точно бездна преисподней,
Разверзается до дна.
Читал Абст медленно, с напряжением. Голос его был резок, отрывист, и музыка стиха начисто пропадала. Вот он закончил и положил руки на лоб.
— Это из “Геро и Леандра”, — тихо сказал он. — Восемь строчек, а сколько экспрессии!..
Кан молчал. Он плохо разбирался в стихах, да, признаться, и не любил их. Он считал себя деловым человеком, а поэзия не для таких.
— Вот что, — сказал он, — распорядись, чтобы нам принесли поесть. Мы поужинаем и поговорим. И не медли — предстоит немало дел.
Ужин сервировали в соседнем помещении. Кан с аппетитом поел, выпил большой бокал пива.
— Вернемся к показаниям Бретмюллера, — сказал он, когда подали сладкое. — У меня из головы не лезет этот странный грот. Подумать только, он под боком у той самой базы! Хозяева ее, надо полагать, и не подозревают о существовании гигантского тайника в чреве скалы.
— В этом вся суть, — кивнул Абст.
Кан стащил с шеи салфетку, решительно встал:
— Не будем терять время. Идем к Бретмюллеру, я сам допрошу его.
— Быть может, отложим допрос до утра? Вам следует отдохнуть, выспаться. И предупреждаю: это небезопасно… Мало ли как он вдруг поведет себя.
— Но ты будешь рядом!
5
Они двинулись по лесной тропинке, которая вела в глубь острова. Было очень темно, и Абст включил предусмотрительно взятый фонарик. Шорох шагов в тишине, тоненький лучик света, выхватывавший из мрака то ветвь, похожую на протянутую руку, то уродливый камень, усиливали тревогу, которой была наполнена ночь.
Где-то приглушенно проверещал зверек, ему ответило громкое, размеренное уханье филина. И тотчас, будто вторя этим звукам, порыв ветра зашелестел в верхушках деревьев. Лес ожил, задвигался, заговорил.
— А он… не вырвется? — спросил Кан, перед которым неотступно стояли налитые кровью глаза Бретмюллера. — Было бы славно встретить его здесь, на этой тропинке.
— Исключено.
— “Исключено”! — передразнил Кан. — Я читаю: “Бретмюллер лежит пластом, как покойник”. А через секунду он бьет окна, врывается в комнату!
— И это уже во второй раз. — Абст помолчал. — Говоря по чести, я теряюсь в догадках. Странно, очень странно. Впрочем, скоро причины выяснятся…
— Когда же?
— Скоро, — уклончиво сказал Абст. — А вот мы и пришли!
Луч фонарика уперся в серую бетонную стену, обшарил ее, скользнул в сторону и задержался на широкой двустворчатой двери с пандусом — в такие можно ввозить больных на колясках.
— Кто? — спросили из темноты.
Абст молча направил фонарик на себя — осветил грудь, плечи, лицо.
— Проходите, — сказал голос.
Посетители приблизились к двери. Абст коснулся кнопки звонка. Дверь отворилась.
Они проследовали по коридору, миновали еще одну дверь и оказались в небольшой комнате.
Бретмюллер, связанный, точнее, запеленатый широкой брезентовой лентой, лежал вверх лицом на низком клеенчатом топчане, который занимал всю противоположную стену комнаты. Заросший подбородок безумца был вздернут, челюсти плотно сжаты, широко раскрытые глаза не отрываясь глядели в какую-то точку на потолке. Он часто и коротко дышал.
— В сознании? — Кан нерешительно остановился посреди комнаты.
Абст покачал головой. Подойдя к Бретмюллеру, прикрыл ему глаза ладонью и тотчас отвел руку. Больной не реагировал.
— В седьмую, — сказал Абст служителю, молча стоявшему у двери. — Приготовьте все, как обычно. Полный комплект. Не забудьте кофе и сигареты.
— Неужели он будет есть? — спросил Кан.
— Полагаю, нет. — Абст скривил губы в усмешке. — Однако так надо…
Он провел Кана в уютную комнату с мягкой постелью, ковриком перед нею и креслом у большого окна. Чуть пахло дымом: один из служителей возился у камина, разжигая угли.
В коридоре раздались шаги, четверо санитаров внесли больного, уложили в постель.
Вошла Марта Ришар, врач и помощница Абста. Кан кивнул девушке. Та поклонилась.
— Забинтуйте ему руки, — распорядился Абст.
— И голову? — спросила Ришар, оглядев грязную, сбившуюся набок повязку на лбу Бретмюллера.
— Только руки. — Абст нетерпеливо облизнул губы. — Руки он увидит, голову — нет. Приступайте!
Лицо девушки порозовело. Она ловко обмотала бинтами обезображенные, с комьями запекшейся крови кисти больного. Закончив, выпрямилась и вопросительно поглядела на Абста. Тот шагнул к столику с инструментами, достал из кармана коробочку ампул, отломил у одной из них кончик и втянул содержимое ампулы в шприц. Ришар обнажила и протерла спиртом плечо Бретмюллера.
