Павел Амнуэль - Маленький клоун с оранжевым носом
Среди подозреваемых Олег Дмитриевич стоял у меня на последнем месте: жил он не в Иерусалиме, причина его нелюбви к Алику могла быть элементарной до неприличия и вовсе не требовала решительных действий, о ножах он мог и не знать, хотя (и это единственное обстоятельство не позволило мне исключить Караганова из списка) в иерусалимской квартире Гринбергов бывал не один раз: не чаи распивать приходил, при его-то странной нелюбви к хозяину, но по разным бытовым поводам — спички, например, у него кончились, или белье какое-то свалилось с их веревки на Аликин балкончик. Как-то при мне он пришел со своей дочерью-разведенкой — Фане нужно было срочно решить математическую задачу, она готовилась сдавать тест для поступления на очередные курсы; видимо, Фаня и настояла, чтобы отец пошел с ней к соседу, одна она почему-то стеснялась— не только Алика, но вообще всех мужчин на свете. Муж, как мне представлялось, потому ее и бросил, что она стеснялась даже его, и, видимо, интимной близости стеснялась тоже, бывают, говорят, такие женщины — вот и детей у нее не было. Как бы то ни было, Фаня с папашей пришли к Алику разбираться с тестовыми задачами; Фаня сидела на диване, как на иголках, Олег Дмитриевич примостился на кончике стула между дочерью и Аликом, а я наблюдал за этой сценой, стоя у окна. Мог в тот приход Олег Дмитриевич увидеть в ящике компьютерного столика два длинных ножа? Мог, безусловно. И даже наверняка видел, если не был слеп. Ну и что?
Пока я не знал, за что, собственно, Олег Дмитриевич невзлюбил Алика, ничего более определенного сказать о нем, как о подозреваемом, я не мог. А чтобы задать наконец этот вопрос, мне нужно было ехать за сотню километров в Петах-Тикву, в больницу «Бейлинсон», попаду я туда не раньше семи вечера, и, кстати говоря, это может не понравиться господину Учителю, не говоря уж о том, что мне следовало бы не по стране мотаться в поисках неизвестно каких истин, а находиться дома, среди своих, или у Алика — наверняка Ире и Анне Наумовне нужна помощь, не говоря уж о том, что им просто страшно оставаться сейчас одним в квартире, где еще вчера…
Отъехав от стоянки кнессета, я позвонил Гале, она была еще на работе, но уже собиралась уходить.
— Я подвезу тебя, — предложил я, — а потом поеду по делу. И хочу еще заскочить к Гринбергам.
— Не надо меня подвозить, — сказала Гадка. — Доберусь домой сама. Может, и к Гринбергам вечером загляну. Ты не голоден?
— Нет, — сказал я. Есть мне действительно не хотелось. Поеду в «Бейлинсон», часам к семи успею, тогда у Гринбергов буду в девять. Если, конечно, разговор с Карагановым не затянется. Впрочем, разговор может и вовсе не состояться.
Человек, однако, предполагает, а Бог… Едва я закончил говорить с Галкой, как аппарат заиграл мелодию из «Пер-Гюнта», и на дисплее появилась надпись: «приватный звонок». Вообще говоря, я мог и не отвечать — разговаривать по мобильному телефону в дороге запрещено, и если меня поймает дорожная полиция, то платить пять сотен шекелей штрафа ведомство господина Учителя за меня не станет, конечно.
— Слушаю, — сказал я, нажав на кнопочку.
— Это Учитель, — проговорил следователь недовольным голосом. — Звоню вам уже второй час, у вас выключен аппарат, Я же вас просил быть все время на связи!
— Да? — удивился я. — Не может быть, я не отключал… Отключал, конечно, когда говорил с Шаулем: не хотел, чтобы нас прерывали, тем более — следователь полиции.
— Не важно, — смягчил тон Учитель. — Я слышу, вы в дороге?
— Да, и, отвечая на ваш звонок, нарушаю правила.
— Я просил вас быть у меня к пяти, — продолжал следователь. — Когда вы приедете? Полчаса достаточно?
— Достаточно, — вздохнул я.
— Садитесь, — предложил Учитель, показывая на стул — обыкновенный белый пластиковый стул, какие в любом хозяйственном магазине можно купить за десять шекелей. В полиции могли бы поставить стулья приличнее — или они боятся, что задержанные начнут швырять в полицейских предметы мебели, и тогда, конечно, получить в лоб стулом из пластика не так больно, как деревянным?
— Спасибо, — сказал я. — Сесть я всегда успею. Шутки Учитель не понял и повторил:
— Садитесь, господин Кагарлицкий, в ногах правды нет. Видимо, шутки у нас были из разных времен и поколений! Я сел, и следователь сразу взял быка за рога.
— Окончательно установлено, — сказал он, — что кроме вас пятерых и убитого в квартире Гринбергов вчера вечером никого не было. Никто не приходил, никто до прибытия полиции не выходил. Получается, что убил кто-то из вас, я ясно выражаюсь?
Я пожал плечами. Похоже, следователь вел к тому, чтобы держать меня в отделении до полного прояснения ситуации. А мне нужно было ехать в Петах-Тикву — именно для того, чтобы ситуацию прояснить.
— Могу я узнать, — вежливо поинтересовался я, — кого вы подозреваете?
Учитель помолчал, перекладывая на столе бумаги и время от времени поглядывая на экран компьютера, будто дожидаясь, когда там появится нужная ему информация. Появилась она или нет — я не знал, но следователь, наконец, прервал молчание.
— Если все вы будете стоять на своем, — сказал он, — а доказательств против кого-то из вас конкретно не будет, то следствие зайдет в тупик — невозможно осудить за убийство сразу пятерых или четверых, верно?
— Чушь собачья, извините, конечно, — буркнул я. — Вы хотите сказать, что мы обо всем сговорились заранее, потому что…
— Не надо мне объяснять почему, — прервал меня Учитель. — Все это понятно. Днем, пока вы занимались своими делами — о них я вас еще буду спрашивать, — я поговорил с женой и матерью убитого, а также с сыном — в присутствии матери, конечно. Все они говорят неправду. Странно, однако, не это — на моей памяти никто из подозреваемых на первом этапе следствия правды не рассказывал, все врут, надеясь, что удастся выйти сухими из воды. Потом, понятно, правда все равно всплывает, потому что противоречия… Но сначала врут все, я привык. В данном, однако, случае… Вы что, думаете, что чем ложь очевиднее, тем легче в нее поверить?
— Не понял, — сказал я.
— Ну, конечно! Не поняли! Все утверждают одно и тоже: «он стоял, потом вдруг упал…» То есть никто к жертве не подходил, орудия преступления нет, рана появилась сама по себе — в общем, Божья кара, не больше и не меньше.
— Так и было, — кивнул я.
— Вы при этом: не присутствовали, откуда вы знаете, что было именно так?
— Мне рассказали. И в отличие от вас я знаю, что сказали правду. Да и когда они успели бы сговориться — я вбежал в комнату сразу, как только…
— Как только, так сразу, — раздраженно сказал следователь.
