Наталия Мазова - Янтарное имя
- Вряд ли ты его любила, - шепнул он пересохшими губами. Только больше и выше этой вряд-ли-любви, наверное, одно милосердие Господне. Не в моей власти отпустить тебе грехи, но...
Растар поднял наперсный крест:
- Силой, что дарует моя вера, снимаю с тебя оковы, наложенные отцом Эллери, и отпускаю тебя! Отныне вольна идти ты куда угодно, чтобы нести миру то, чем обладаешь... amen!
Лань вскинула голову, передернула плечами... Казалось, она прислушивается к чему-то внутри себя.
- Спасибо тебе, монах, - наконец выговорила она серьезно и печально. - Только запоздало твое разрешение. Я уже успела понять, что жить мне дальше незачем. И все равно спасибо - все не костер... Что ж... По прирожденному праву, что можно отнять у меня только с кровью...
Растар ничего не успел понять. Продолжая сжимать кристалл в левой руке, Лань вскинула правую в свет факела - и в ней блеснул длинный кинжал с позолотой на лезвии и ясно различимой магической аурой.
- ...ухожу добровольно!
В следующий миг кинжал легко и точно вонзился ей под сердце. Растар бросился к ней, уже понимая, что такие, как она, либо не решаются, либо не промахиваются, торопливо вырвал клинок и отбросил прочь... И тогда она слабеющим движением прижала к груди, словно пытаясь остановить рвущуюся толчками кровь, левую руку с зажатым в ней и все еще звучащим кристаллом. Подобие улыбки мелькнуло на тонких губах - и голова ее тяжело ткнулась в солому.
- Зачем ты так, Владычица Песен? - как во сне, прошептал Растар, вглядываясь в угасающие черты изможденного лица.
И тут... И тут он увидел, как мертвая уже рука разжалась но никакого кристалла в ней больше не было. Ало-золотое сияние разгорелось между разжатых пальцев, растеклось по руке, живым огнем охватило кровь, вытекшую из сердца, и на глазах затянуло рану, а затем безудержно хлынуло во все стороны, одевая тело Лани огненным саваном...
- Sanctus Deus! - выдохнул Растар, отшатываясь к стене кельи и наконец-то осознав, ЧТО сейчас творилось на его глазах!
* * *
"Подарю я тепло своих рук не Ему - воску цвета огня с затаенной надеждой: а вдруг Он услышит меня? Подарю я дыханья тепло не Ему, а кристаллу в руках: все, чем был для меня Он прошло, и в ладонях лишь прах... Подарю я три тысячи слов не Ему, а тому, кто прочтет, чтоб не жил за пределами снов тот, чьи волосы - мед.
Подарю я свое естество не Ему, а тому, кто любим. Минет ночь, и придет Рождество... Бог мой, слышишь? Будь с Ним!"
* * *
Стемнело. Со стороны "Рогатого орла" доносился нестройный гул голосов: сегодня попойка была какой-то нетипично шумной. Чуть в отдалении, на уже знакомой каменной скамье под тополями сидели две женщины. На одной был крестьянский наряд с подолом, расшитым травами. Другая, лет сорока, наглухо затянутая в черное платье, прятала волосы под накидкой из черного же гипюра.
- Так когда он от вас ушел, Адалена? - повторила Лиула свой вопрос в сотый, наверное, раз за сегодняшний день.
- Да говорю же тебе, Льюланна - как только начало светать. Ушел, как всегда, довольный, свистел, что твой соловей. Так что если с ним что-то стряслось, то скорее всего, по дороге от нас. В кабаке-то утром тишь да гладь...
Как и предсказывал Гинтабар, Лиула хватилась его еще утром, но лишь к полудню догадалась кинуться в дом рыцаря делле Вальдиад. Там она выяснила, что ночь менестрель провел, как обычно, и ушел, как водится, на рассвете, а заодно до смерти перепугала Дину Вальдиад. Та уже готова была броситься вместе с Лиула на розыски, но Адалена, ее дуэнья и компаньонка, силой загнала госпожу в комнату, заперла на ключ и отправилась с Лиула сама.
С полудня до заката две женщины носились по Олайе, но тщетно - у фонтана на площади Лилий Гинтабар так и не появился, и никто во всем городе не знал, где бы он мог быть. Лет десять назад Лиула просто заподозрила бы, что менестрель разомкнул мироздание, не взяв ее с собой. Но она давно уже не была той взбалмошной девчонкой, которая так утомляла Гинтабара. К своим двадцати девяти она успела научиться трем вещам: улыбаться, молчать, если не спрашивают, и думать, прежде чем что-то сделать. А еще она успела понять характер Гинтабара в достаточной мере, чтобы ни на минуту не заподозрить его в предательстве.
- Ладно, - Лиула тяжело вздохнула, поднимаясь со скамьи. Пошли в трактир. Там сейчас пьянка в самом разгаре, может, хоть кто-нибудь знает хоть что-нибудь.
Не успели они перешагнуть порог трактира, как на них обрушилось:
- Как, госпожа Адалена, вы - здесь, в сем злачном месте?
- Добрый вечер, отец Гилеспий, - Адалена церемонно склонила голову перед монахом-квентинцем, их с Диной духовником. - А что здесь делаете вы? Или в устав Ордена святого Квентина внесены какие-то изменения?
- Да какие, к черту, изменения! - Отец Гилеспий, энергичный толстяк одних лет с Адаленой, взмахнул рукой, едва не задев Лиула по носу. - Просто сегодня у нас в приюте такое произошло, что сейчас все квентинцы по всей Олайе либо грехи замаливают, либо пьянствуют.
- И что же у вас случилось? - Вопрос Адалены явно был лишним - отцу Гилеспию и без него не терпелось поделиться потрясающей новостью с еще одним слушателем.
- Столичный отец-инквизитор с утра экзорцизм затеял, да какой-то странный: взялся некого доброго дьявола изгонять, и не из кого-нибудь, а из менестреля Хено... (Услышав олайское имя Гинтабара, Лиула так вся и напряглась.) Ну вот, лежит себе менестрель головой к алтарю, а столичный инквизитор вокруг него кадильницей машет да приговаривает "vade retro". А как договорил, - отец Гилеспий торопливо перекрестился, - тут поднялся красный туман, да менестреля совсем и скрыл. А рассеялся, видим - лежит в кругу совсем другой человек. То есть мы подумали, что человек, а инквизитор тот побледнел и крестом замахнулся: сгинь, мол, нелюдь! Баба это оказалась, да к тому же еще и киари! И вроде бы обличье этого менестреля на нее каким-то чародейством неслыханным наложили. Мы, конечно, перепугались, да и кто, скажите, от такого не перепугался бы? В общем, сидит эта киарья в подземной келье, а инквизиторы, наш с приезжим, головы ломают: как ее допрашивать, если она ничего не боится и боли не чувствует? А нас всех отец приор отпустил, говорит - не для слабых сие зрелище, так что молитесь усердно об избавлении от соблазна... Да только молиться из наших едва ли треть будет, а остальные все больше по кабакам...
- Да... - только и смогла выговорить Адалена по окончании монолога отца Гилеспия. - Слава Пречистой Деве, что я Дину на ключ в комнате закрыла. И не дай Бог вы, преподобный отче, хоть когда-нибудь ей это расскажете... - в этот момент она ощутила, что ее дергают за рукав.
- Адалена, - сквозь зубы проговорила бледная как мел Лиула, - ступайте домой, а я побегу в квентинский приют. И, в самом деле, ничего пока Дине не говорите. Не знаю уж, сколько правды в словах этого монаха, но, кажется, в самом деле случилось что-то страшное...
