Боб Шоу - В двух лицах
Не выпадало часа, минуты, даже секунды, когда бы он со всей ответственностью не сознавал, что является жизненно важным компонентом передней линии обороны своей родины. В случае кульминационного столкновения от него не потребовали бы нажимать на кнопки — орудия его ремесла были бумажными, а не стальными. Тем не менее он был воином, ибо бремя ответственности за техническую готовность мог выдержать только патриот и герой.
Кошмарное существование генерала Эбрема осложнялось еще и фактом, что ему приходилось иметь дело с двумя совершенно разными полчищами врагов.
Во-первых, нация, против которой его народу, возможно, когда-нибудь придется взяться за оружие; а во-вторых, его собственные ракеты, а также ученые и техники, которые создавали их и держали в состоянии боевой готовности. Иссеченный шрамами богатырь, предназначенный природой сражаться мечом и булавой, он не имел вкуса к войне машин, и еще меньше — к бесконечному ожиданию, ее единственной альтернативе. Насколько это было возможно, он избегал лично посещать подземные базы — слишком часто семь из восьми ракет страдали от каких-то неполадок в их невообразимо сложных внутренностях, а обслуживающий персонал не желал считаться с тем, что эти «мелкие неполадки», устранение дефектов и последующие испытания снижали ударную мощь их родины до малой ее номинальной величины.
Эбрем не понимал, почему баллистическая ракета обязательно должна состоять из миллиона деталей, и уж вовсе не мог постигнуть математику надежности, согласно которой соединение такого количества индивидуально безупречных компонентов неизменно создает капризное, непредсказуемое целое, чья эффективность колеблется от минуты к минуте. За годы пребывания на своем посту он проникся жгучей неприязнью к ученым и инженерам, кому он был обязан всеми минусами своего положения, и не упускал случая проявить ее.
Он посмотрел на часы. Доктор Раш, старший научный консультант министерства обороны, позвонил, прося принять его, и должен был вот-вот приехать. При мысли, что ему в конце рабочего дня придется терпеть жиденький голосок этого карлика, его наставительный тон, нервы генерала Эбрема, и без того натянутые, зазвенели как провода в бурю. Когда он услышал, что наружная дверь его кабинета открылась, он хмуро наклонился над столом, готовый размозжить ученого силой своей ненависти.
— Добрый день, генерал, — сказал доктор Раш, входя. — Очень любезно с вашей стороны принять меня почти без предупреждения.
— Добрый день. — Эбрем впился взглядом в Раша, недоумевая, что могло случиться. Глаза коротышки ученого горели странным огнем — то ли от страха, то ли от облегчения, то ли от торжества. — Что нового?
— Я не совсем представляю, как вам объяснить, генерал.
Внезапно Эбрем понял, что Раш злорадствует, и его депрессия усилилась. Наверняка они обнаружили какой-нибудь конструктивный просчет — например, в насосе или каком-нибудь крохотном клапане — и потребуют немедленно произвести модификацию на всех установках.
— Надеюсь, вы сумеете все-таки изложить цель вашего прихода, — мрачно сказал Эбрем. — Иначе он утрачивает смысл.
Худое лицо Раша нервно задергалось.
— Дело не в моем умении излагать, а в вашем умении понимать. — Даже в ярости Раш выражался с педантичной наставительностью.
— Так упростите до моего уровня, — огрызнулся Эбрем.
— Ну, хорошо. Полагаю, вы замечали метеорный дождь, который длится уже порядочное время.
— Красивое зрелище, — ответил Эбрем с насмешкой. — И вы пришли обсуждать его со мной.
— Косвенным образом. Вы знаете, чем вызван этот беспрецедентный ливень?
— Если и знал, то забыл. У меня нет времени на научные пустяки.
— В таком случае я вам напомню. — К Рашу вернулось самообладание, и почему-то это встревожило генерала. — Вне всяких сомнений сила тяготения слабеет. Прежде Земля двигалась по орбите, которую уже давно очистила от космического мусора, но с изменением константы тяготения орбита снова захламляется — отчасти в результате смещения самой планеты, но, главным образом, оттого, что воздействие на малые тела, видимо заметнее. Метеорные дожди — это зримое доказательство, что сила тяготения…
— Тяготение! Тяготение! — взорвался Эбрем. — Мне-то какое дело до вашего тяготения?!
— Большое, генерал. — Раш позволил себе улыбнуться сжатыми губами. — Сила тяготения — одна из констант в расчетах, которые производятся компьютерами в ваших ракетах, чтобы обеспечить точное попадание в цель. А теперь эта константа уже не константа.
— Вы хотите сказать… — Эбрем умолк, осознав всю чудовищность этих слов.
— Да, генерал. Ракеты не будут точно поражать избранную цель.
— Но ведь вы же можете сделать допуск на ваше тяготение!
— Конечно. Но это потребует времени. Ослабление прогрессирует и…
— Сколько?
Раш небрежно пожал плечами.
— Месяцев шесть. Это зависит от очень многого.
— Но я же оказываюсь в невозможном положении. Что скажет президент?
— Не решусь высказать предположение, генерал, но у вас у всех есть одно утешение.
— Какое же?
— Все государства в мире столкнулись с этой же проблемой. Вы тревожитесь из-за какой-то горсти ракет ближнего действия, так подумайте, каково сейчас русским, американцам и прочим? — Раш говорил теперь с мечтательно-философской небрежностью, которая разъярила Эбрема.
— Ну, а вы, доктор Раш? — сказал он. — Разве вы сами не тревожитесь?
— Тревожусь, генерал? — Раш посмотрел в окно, где пустыня плавилась в нарастающей жаре. — Если у вас найдется время послушать, я объясню вам, как научные пустяки — ваше выражение, генерал — определят будущей человечества.
Он заговорил жиденьким монотонным странно печальным голосом.
И слушая, генерал Эбрем впервые по-настоящему понял, что такое страх…
На Риджуэй-стрит в любую ясную ночь на верхнем этаже самого высокого дома можно было увидеть открытое окно. Особенно, если светила луна.
Припоздавшие прохожие иногда замечали в черном прямоугольнике бледное движущееся пятно и соображали, что за ними опять подглядывает Уилли Льюкас. А прыщавое обросшее каким-то пухом лицо Уилли искажала паника, и он отпрыгивал от окна, боясь, что его увидят.
Соседи напротив приходили к выводу, что Уилли старается заглянуть к ним в спальни, жаловались его брату, и ему попадало. Но Уилли не интересовали узкогубые тусклоглазые домохозяйки Риджуэй-стрит — как и неведомые красавицы, которые порой являлись ему во сне.
Просто Уилли любил смотреть на затихший городок, когда все остальные спали. В течение этих бесценных часов они словно умирали, оставляя его в покое, и некому было кричать на него, смотреть с сердитым раздражением…
