Морье Дю - Паразиты
Сидеть в темноте, видеть, как поднимается занавес, и старый Салливан слегка наклоняется вперед с поднятой в руке палочкой. Мама умерла. Папа и Селия в Австралии. Осталась только Мария. Он вспомнил про почтовую открытку, исписанную ее небрежным почерком. Мария осталась. Вот почему с семнадцатью фунтами и шестью пенсами в кармане он вышел из школы, сел в поезд и отправился в Ливерпуль. Ведь Мария осталась.
Хозяйка вошла в гостиную с яйцами и беконом. Принесла она и большой рисовый пудинг с румяной верхней корочкой. Мария и Найэл задержали дыхание, чтобы не рассмеяться. Хозяйка, тяжело ступая, вышла из комнаты, и они снова остались вдвоем.
- Я не смогу есть его, даже если буду умирать с голода, - сказал Найэл.
- Знаю, - сказала Мария. - Я тоже. Мы бросим его в камин.
Они положили немного риса в тарелки, чтобы выглядело, будто они поели, а остальное выкинули с блюда в огонь. Рис почернел. Но не сгорел. Он так и остался лежать на углях черной липкой рыхловатой массой.
- Что будем делать? - спросил Найэл. - Она придет подложить угля в камин и все увидит.
Они попробовали кочергой отскоблить рис от угля. Кочерга сделалась липкой и покрылась черным рисом.
- Положим его в карманы, - сказала Мария. - Бумага вон там. Бумагой мы отдерем его от угля и разложим по карманам. А по пути в театр выбросим в канаву.
Они принялись лихорадочно набивать карманы мокрым, дымящимся рисом.
- Если тебе не понравится, ты обязательно скажи, ладно? - попросила Мария.
- Ты о чем? - спросил Найэл.
- О театре. Если я не справлюсь с ролью, - сказала Мария.
- Конечно, - сказал Найэл, - но это невозможно. Ты справишься с любой ролью.
Он высыпал остатки пудинга в кепку, которая была ему велика.
- Неужели? - спросила Мария. - Ты уверен?
Она смотрела, как он стоит здесь, совсем рядом, тощий, бледный, с оттопыренными карманами и жуткой кепкой, разбухшей от риса.
- Ах, Найэл, - сказала она. - Как я рада, просто не передать.
На улице шел дождь, и они одолжили у хозяйки зонт. Они шли под ним вдвоем, и порывистый ветер задувал под него как метроном. Найэл рассказывал Марии про мистера Вильсона. Мистер Вильсон уже не казался ему таким важным и значительным. Теперь он стал всего-навсего жалким, надутым стариком с обвислыми усами.
- У него есть прозвище? - спросила Мария. - У всех преподавателей бывают прозвища.
- Мы зовем его Длиннорылым, - сказал Найэл. - Но его усы тут ни при чем. Дело не в усах.
- Я хочу предупредить тебя, - сказала Мария, - что нашу хозяйку зовут Флори Роджерс.
- Ну и что? - спросил Найэл.
- Да так, просто это очень смешно, - сказала Мария.
Перед самым театром они вывернули карманы и освободились от рисового пудинга.
- Вот тебе деньги на билет, - сказала Мария. - Еще слишком рано. Тебе придется сидеть и ждать целую вечность.
- Ничего страшного, - сказал Найэл. - Я постою в фойе и посмотрю, не принесли ли зрители на ногах остатки пудинга. Кроме того, я буду не один. Ведь это все равно, что придти домой.
- Что значит придти домой? - спросила Мария.
- Быть в театре, - сказал Найэл. - Быть рядом с тобой. Знать, что когда поднимится занавес, на сцене будет один из нас.
- Дай мне зонтик, - сказала она. - У тебя будет глупый вид, если ты войдешь в фойе с зонтиком в руках.
Она забрала у него зонт и улыбнулась.
- Какая досада, - сказала она. - Ты так вырос, что почти догнал меня.
- Не думаю, что я вырос, - сказал Найэл. - Скорее, ты стала как-то ниже ростом.
- Нет, - сказала Мария, - это ты вырос. И голос у тебя стал резкий и странный. Так лучше. Мне нравится.
Концом мокрого зонта она толкнула дверь на сцену.
- Потом подожди меня здесь, - сказала она. - Служитель очень строгий и не всех пускает за кулисы. Если тебя спросят, кто ты, скажи, что ждешь мисс Делейни.
- Я мог бы притвориться, что хочу получить автограф, - сказал Найэл.
- Хорошо, - сказала Мария, - так и сделай.
Как странно, подумала она, проскальзывая в дверь, еще утром я была так несчастна, страшно нервничала и ненавидела театр. Теперь же я счастлива и больше не нервничаю. И люблю театр. Люблю больше всего на свете. С зонтом в руках она, стуча каблуками и что-то напевая про себя, спустилась по каменной лестнице. А Найэл тем временем молча сидел в боковом кресле первого ряда верхнего яруса и, наблюдая, как музыканты занимают места в оркестровой яме, чувствовал, как приятное тепло постепенно разливается по всему его существу.
Хоть и сказал он себе в школе, что не любит музыку и не может играть на пианино, что-то уже навевало ему обрывок мелодии, где-то, когда-то услышанной и почти забытой; она сливалась со звуками настраиваемой первой скрипки, с горячими, слегка затхлым, напоенным сквозняками дыханием самого театра и сознанием того, что кто-то, кого он знает и любит, как некогда Маму, а теперь Марию, сидит в уборной за сценой и легкими мазками наносит грим на лицо.
Глава 9
- Они приехали и забрали тебя, да? - сказала Селия. - Вы даже не успели как следует побыть друг с другом.
- У нас было два дня, - сказала Мария.
Два дня... И так всегда с тех пор, из года в год. Найэл появляется никогда не знаешь когда, никогда не знаешь где, и вот он с ней. Всегда ненадолго. Она никогда не помнила, куда они ходили, что делали, что случалось; знала она одно - они были счастливы.
Раздражение, усталость, бесконечные заботы, трудности, планы - все забывалось, когда он был с ней. Он всегда приносил с собой странный покой и непонятное ей самой возбуждение. Рядом с ним она и отдыхала, и переживала необъяснимый подъем.
Не проходило дня, чтобы она не вспоминала о нем. Надо об этом рассказать Найэлу, он посмеется, он поймет. Но проходили недели, а она все не видела его. И вот он появляется неожиданно, без предупреждения. Она совершенно измученная возвращается после длинной репетиции, неприятного разговора или просто неудачно проведенного дня, а Найэл сидит в глубоком кресле, смотрит на нее снизу вверх и улыбается. Ей надо причесаться, попудрить лицо, сменить почему-то ставшее ненавистным платье... все забывается в мгновение ока - ведь Найэл здесь, он часть ее существа, быть рядом с ним все равно что быть наедине с собой.
- В этом был виноват Папа, - сказала Селия. - Директор школы телеграфировал Папе о том, что Найэл убежал, а он в ответной телеграмме написал: "Свяжитесь с Королевским театром в Ливерпуле". Труда догадалась, что он поехал к Марии.
- По-моему, это единственный нехороший поступок Папы за всю жизнь, сказал Найэл.
- Ему очень не хотелось этого делать, - сказала Селия. - Он позвал Труду в гостиную - в то время мы были в Мельбурне, и там стояла ужасная жара - и сказал ей: "Мальчик удрал. Что же мне делать, черт возьми?"
