Александр Плонский - Будни и мечты профессора Плотникова
Сны были совсем не приятные. Снилась моя жизнь, в таких мерзких подробностях, какие наяву и не помнил. Заставил себя забыть! Оказывается, не забыл. Снилась Вита и наш последний разговор... Но хватит! Иначе не спасет и уникальность нервной системы: "уникальная" вовсе не означает "крепкая", скорее наоборот!
Меня выжали до отказа и с превеликой благодарностью отпустили. Я был посвящен в их замысел лишь постольку-поскольку. Нужен прототип для создания какой-то особой волны, которую пошлют в глубь Вселенной. Зачем не моего ума дело.
- Ну и посылайте вашу волну, какое я имею к ней отношение! - говорю главному из ученых, румяному, совсем домашнему старичку в академической ермолке.
- Вы и есть эта волна! - отвечает тоном злодея и подмигивает. - Не бойтесь, даже не почувствуете, что летите... пардон, распространяетесь. Лично для вас все останется по-прежнему.
Он сказал полуправду. Живу, как и прежде. Но по ночам преследуют кошмары: я один на миллиарды безлюдных парсеков и отчего-то панически боюсь... не смерти, это было бы естественно, а бессмертия. Просыпаюсь, ощупываю себя и - руки-ноги на месте - утираю холодный пот...
Иногда же снятся колонки цифр. Бесконечные столбцы цифр, лишенных смысла. Это еще хуже. Встаю измотанный, словно каторжной работой. А цифры стоят перед глазами, будто на экране с послесвечением. Однажды я бессознательно исписал ими лист и... порвал его в клочья: не хватает свихнуться!
Нужно позвонить румяному злодею. Заварил кашу, пусть и расхлебывает!
Снова отключаю реальность. Последние периоды (чуть было не сказал "дни") творится что-то неладное. Точно фотоснимок в проявителе, проступает утраченная плоть (опять рассуждаю не как двойник, а как прототип: ведь на самом деле я никогда не обладал плотью, следовательно, в принципе не мог ее утратить... и все же временами чувствую свое тело). Недавно вдруг осознал себя на Невском, в толпе...
Не замечал раньше, что толпа похожа на волну. В ней множество пространственных гармоник. Гармоники снуют навстречу друг другу: прямые вперед, обратные (их меньше) - назад, а волна катится...
Да, я побывал на столь любимом мною Невском. Адмиралтейская игла, увенчанная флюгером-корабликом... Нимфы, несущие глобус... Нептун, вручающий Петру трезубец... Строгановский дворец в стиле русского барокко... Казанский собор с девяноста шестью коринфскими колоннами... Аничков мост, украшенный великолепными скульптурами Клодта...
Прав был Гоголь, нет ничего лучше Невского проспекта!
Когда мне особенно грустно, я называю себя призраком. Вот уж не думал, что у призраков бывают галлюцинации! Они преследуют меня все чаще. Но почему "преследуют"? Почему не "облегчают жизнь", не "дают надежду"? Никак не отрешусь от образа мыслей прототипа. Ограниченный человек (не странно ли так думать о себе?), он бы сказал: "Галлюцинации - это плохо. Галлюцинации - результат душевного расстройства или действия наркотика"...
Призрак-наркоман, какая глупость! Но чем бы ни порождались галлюцинации, они моя единственная связь с Землей...
- Я знал, что он придет, - довольно проговорил Бенуа и, сняв ермолку, промокнул платком вспотевшую лысину. - Но, правду говоря, начал было сомневаться. Итак, эксперимент оказался удачным. Поток информации, о котором мы не смели и мечтать!
- Скажите, Алекс, это телепатия? - поинтересовался Велецкий.
- Под телепатией понимают мысленное общение двух людей - индуктора и реципиента. Здесь же нет ни того, ни другого. Вернее, оба в одном лице.
- Как так? - поразился Велецкий. - Разве прототип и двойник не два... не две личности?
Бенуа хитро рассмеялся. Румянец на его щеках заиграл еще ярче.
- Раскрою секрет: не существует ни прототипа, ни двойника. Один и тот же человек одновременно находится и среди нас, и в толще Вселенной. В этом вся соль!
- Но разве можно было без его согласия...
- Конечно, нельзя! - потер руки Бенуа. - И все же я это сделал. Иначе бы... Словом, я все поставил на кон и, как видите, выиграл. А победителей, к счастью, не судят!
- Вы считаете себя победителем?
- Абсолютно в этом убежден, - бодро сказал Бенуа.
"ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ"
Как-то, в начале своей научной деятельности, Плотников посетил художника-абстракциониста. Бациллы созерцательной мудрости еще не проникли в жаждущий деятельности организм Алексея Федоровича. Обо всем на свете у него было свое, бескомпромиссное, разумеется, "единственно правильное" суждение. К абстракционисту он шел с запрограммированным предубеждением, и, почувствовав это, художник начал показ с портретов, выполненных в реалистической манере. Портреты свидетельствовали о мастерстве и таланте.
- Но это не мое амплуа, - сказал художник.
Они перешли к акварелям. Их было много. Линии извивались, краски буйствовали. Картины притягивали нарочитой изощренностью, фантастичностью, дерзостью. Плотников вспомнил стихи Василия Каменского, разученные им когда-то смеха ради и теперь не желавшие уходить из памяти:
Чаятся чайки.
Воронятся вороны.
Солнится солнце,
Заятся зайки.
По воде на солнцепути
Веселится душа
И разгульнодень
Деннится невтерпеж.
- Как называется вот эта... картина?
- А какое название дали бы вы?
- "Разгульнодень", - в шутку сказал Плотников.
- Знаете Каменского, - удивился художник. - Ну что ж, так оно и есть.
- Вы это серьезно?
- Разумеется, кто-то другой даст картине свое название, скажем, "Восход солнца на Венере" или "Кипящие страсти". Ну и что? Когда вы слушаете симфонию, то вкладываете в нее свое "я", и музыка звучит для вас иначе, чем для вашего соседа и для самого композитора. У вас свои ассоциации, свой строй мыслей, словом, свой неповторимый ум. Абстракция дает ему пищу для творчества.
- А как же с объективным отображением реальности?
- Воспользуйтесь фотоаппаратом, не доверяйте глазам. Классический пример: когда Ренуар показал одну из своих картин Сислею, тот воскликнул: "Ты с ума сошел! Что за мысль писать деревья синими, а землю лиловой?" Но Ренуар изобразил их такими, какими видел, - в кажущемся цвете, изменившемся от игры световых лучей. Кстати, сегодня это уже никого не шокирует.
- Какое может быть сравнение; импрессионизм и абстракционизм?
Художник усмехнулся.
- Вот ведь как бывает. В семидесятых годах девятнадцатого века умные люди высмеивали "мазил-импрессионистов, которые и сами не способны отличить, где верх, а где низ полотен, малюемых ими на глазах у публики". А сейчас, в шестидесятых годах двадцатого, не менее умные люди восторженно восхваляют импрессионистов и высмеивают "мазил-абстракционистов"!
Много лет спустя Плотников вспомнил эти слова, стоя перед фреской во всю огромную стену в парижском здании ЮНЕСКО. Изображенная на ней фигура человека, нет, глиняного колосса, вылепленного в подпитии неведомым богом, - плоская, намалеванная наспех грубой кистью и еще более грубыми красками, вызвала у него чувство удушья. И эту, с позволения сказать, вещь сотворил великий Пабло Пикассо, при жизни объявленный гением!
