Генри Балмер - Мир демонов
Веселье было в разгаре. Музыка, смех, веселые голоса, нарядные одежды и потешные костюмы, маски. От всего этого, как и от выпитого вина, у Стэда уже кружилась голова.
Пили во славу Бессмертного Существа, пили за удачную экспедицию и полные мешки, пили за хорошего лидера Торбурна, и за хорошего радар-оператора — Джулию. И за Старого Хроника, и за Симса и Валласа, и за Кардона, и за Ханей. И за удачное боевое крещение Стэда.
Изрядно захмелевший, преисполненный благодарностью и симпатией к этим прекрасным людям, не только Форейджерам, а ко всем людям Аркона, спасшим его и давшим ему вторую жизнь, Стэд предложил тост за людей Аркона. Его с воодушевлением поддержали. И тогда он предложил тост за Капитана и его команду, за идеальное общество Аркона… И что-то, видимо, сделал не то. Улыбки исчезли с лиц его друзей, и все как-то неловко замолчали, словно он сказал какую-то ужасную бестактность. А Кардон, тот вообще рассвирепел, словно увидел Йоба.
— Если тебе так дорога эта банда дармоедов, то почему ты здесь, Стэд? — казалось, еще чуть-чуть, и он ударит Стэда. — Иди к ним и избавь нас от необходимости портить себе праздник воспоминаниями об этих…
Стэд не знал, что же ужасного он сказал, что так рассердило его товарищей. Они, кажется, все были готовы схватить и вышвырнуть его. Даже Ханей отвернулась от него. Ну почему, почему никто не хочет ему ничего объяснить, и все ждут, что он будет поступать лишь так, как они хотят? Преисполненный обиды, Стэд резко повернулся и, не глядя по сторонам, выбежал из зала и помчался по лабиринту.
Он не смотрел, куда он сворачивал, поднимался, спускался, опять поднимался. Везде сверкали огни, шумели люди, праздник был в полном разгаре.
— Эй, парень! — Стэд не сразу понял, что это его окликают, — куда ты спешишь так, Форейджер? Выпей с нами. Ведь в принципе вы, Форейджеры, мало отличаетесь от нас, рабочих. Дайте ему кубок!
Стэд, еще не пришедший в себя, не раздумывая взял кубок и в один прием осушил его.
— Браво Форейджерам! — крикнул человек, остановивший его. Это был веселый толстенький человек, примерно такого же возраста, как Саймон, и чем-то даже похожий на него, хоть это был и рабочий. Стэд даже не заметил, как оказался в рабочем районе. Он еще не пришел в себя, он хотел что-то сказать, но то ли от бега, то ли от выпитого вина у него перехватило дыхание.
Он прислонился к стене, закашлявшись, тяжело дыша, чувствуя, как вино затуманивает его голову. А кругом кипела, шумела праздником жизнь. И ей не было дела до его личных проблем и обид.
— Еще вина! — выкрикнул тучный рабочий, яростно размахивая своим кубком. Стэд почувствовал глубокую симпатию к этому полному потному человеку. Если он не выпьет немедленно вина, это будет выше того, что может вынести смертный.
— Вина моему другу! — крикнул Стэд, туманно оглядываясь по сторонам, недовольный тем, что никто не подскакивает к ним с чашей наготове.
Тощий, подозрительного вида парень, ученик серебряных дел мастера, выступил вперед, небрежно плеснул вина в кубок толстяка, изрядно пролив на каменный пол. Следом за ним проскользнула девушка, подставила свои обнаженные руки под рубиновую струю, запрокинув голову, смеясь, раскрыв свои блестящие алые губы. Глаза ее сверкали так же, как блестящие капли вина, которые она слизывала с белизны своих Рук.
— Еще вина! — крикнул Стэд, бросаясь вперед.
Девушка обернулась со скоростью Рэнга, увидела его и издала грудной смешок. Она подставила руки под проливающийся поток вина, набрала расплескивающуюся пригоршню и повернулась к Стэду.
— Вот! Вот вино на благо твоей бессмертной души!
Едва ли понимая, что он делает, Стэд нагнулся и отпил теплое сладкое вино. Руки девушки дрожали у его рта. Затем они разошлись, и рубиновые капли каскадом упали на землю. Она засмеялась. Взглянув на нее, все еще нагнувшись, Стэд тоже рассмеялся.
Ее матовые каштановые волосы были посыпаны сверкающей пылью. Ее желтый корсаж с глубоким треугольным вырезом, прихваченный у шеи крупными красными пуговицами, наполовину сполз. Ее черная юбка, короткая и блестящая, была разорвана еще выше по разрезу. Она покачивалась перед ним, смеющаяся, растрепанная, распутная, непостижимая и… внезапно, живо напомнившая ему Бэлль.
Она облизнула губы. Глубоко вдохнув, она бросилась на Стэда. Он ощутил обнявшие его руки, горячее дыхание на своем лице, тяжелую дышащую живость, разбудившую крепко спящего внутри него демона.
— Давай, дружочек! Почему ты такой застенчивый! Это же вакханалия — давай.
У Стэда закружилась голова. Его руки дрожали. Он нагнулся, чувствуя горячее дыхание девушки, дышавшей на него открытым ртом. Он нагнулся, не зная зачем и не зная, что делать дальше.
Грубые руки откинули девушку в сторону, толкнули ее так, что, закружившись, она упала на одно колено. Она протянула руку к груди, вытащила тонкий стилет и, выкрикивая проклятия, вскочила на ноги.
Стэд осел назад, от выпитого вина и пережитого волнения потеряв равновесие.
Двое мужчин в плотных черных одеяниях с квадратными, терпеливыми, неподвижными, очень похожими лицами подхватили ее под руки. Стилет со стуком упал на плитки пола. Они потащили ее прочь. Стэд на секунду увидел перекошенное испуганное лицо девушки, прежде чем высокие черные плечи закрыли от него это непонятное зрелище.
Он не мог слышать, что они ей сказали, из-за шума, стоящего в проходах. Но она бросила на Стэда взгляд, полный ужаса, а затем повернулась, вся дрожа, и побежала прочь, как будто за ней гнался Рэнг.
Двое мужчин в черном внимательно рассматривали Стэда одно длинное мгновение, повисшее в звенящей тишине отдельно от бушующей вокруг вакханалии. Затем они повернулись как по команде и пошли прочь, держа шаг. Стэд провел рукой по лбу, стирая обильный пот.
Итак, это были сторожевые псы Контролеров. Пурвис был прав. За ним наблюдали, и не только наблюдали. Делла и Саймон со всей строгостью стремились воспрепятствовать ему узнать что-либо о запретной стороне отношений между мужчиной и женщиной.
Как характер и личность, Стэд был еще очень незрелым существом, недавно рожденным и по-прежнему впитывающим в себя знания и понимание, все еще смутно разбирающимся в жизни. Несколько мгновений он стоял, колебаясь, в нерешительности. Он полагал, что Саймон и Делла имели право управлять его жизнью; в конце концов, они вдохнули жизнь в ту пустую оболочку, которой он был.
Но что-то в глубине его, что он не мог определить, восставало против такого властного управления им. Это отдавало отношениями между хозяином и рабом, и смотря на это с высоты тех открытий, которые он сделал, будучи Форейджером, он почувствовал кризис сознания.
