Юрий Самусь - Полынный мед (главы из романа)
— Ты обо всем знаешь, почему тогда спрашиваешь?
— Ладно, — сдался черт. — Ни черта я не знаю. Ты пока на балконе прохлаждался, я твою записную книжку проштудировал.
— И ты думаешь, это этично?
— А ты ждешь от чертей этичных поступков?
— Нет, конечно, — замялся Алексей, — но все же…
— Я ведь не знал, что ты из себя представляешь, — потупился черт. Обещаю: больше такого не повторится. Если, конечно, ты меня не выдашь.
— Да не собираюсь я тебя никому выдавать. Даже вашей милиции.
— Уф, ну, спасибо, ну, уважил. Век благодарен буду! А можно, я у тебя немного поживу?
— А мама? — опешил Алексей.
— А что, мама? Я ей на глаза попадаться не буду.
— Даже не знаю как-то, — растерянно протянул Никулин. — Вообще-то, я не против.
— Значит, по рукам? — обрадовался черт
Алексей автоматически протянул руку, осознавая, что творит что-то уму непостижимое. Пустить на постой к себе черта! В Москве кому рассказать — в психушку сразу бы отправили. Но нет, то Москва, а здесь — Волопаевск. Здесь все иначе.
— А теперь рассказывай, почему они за мной гоняются? — потребовал черт.
— Да вот решили, что ты им можешь клад открыть?
— Клад? Они что, спятили? — хохотнул черт. — Думают небось, что сокровища под каждым саженцем зарыты? Да я от Гермеса в свое время все клады Малой Азии, Греции и Италии часа за четыре принял. Так то ж древнейшие цивилизации! А у вас откуда кладам взяться? Старые, дореволюционные вырыли все давно, а при социализме, сам понимаешь… Это с ваших-то смешных окладов! — черт от души рассмеялся. — Кстати, ты не задумывался, почему вожди пролетариата такое словечко придумали "оклад"?
— А ведь точно! — хмыкнул Алексей. — "Клад" — звучит здорово, а "оклад" — вроде тоже клад, но не совсем.
— Ага, что-то вроде "около клада". Зато можно и по другому сказать: "О! Клад! " Но получить те же шиши.
— Да, хитро, хитро, — согласился Алексей. — С подтекстом словечко.
— А "зарплата" созвучна с "жар-птицей", не находишь?
— Нет, скорее с "заплатой". Впрочем, так мы можем договориться до того, что "получка" созвучна с "кучкой".
Они посмеялись, а потом Алексей спросил:
— Слушай, а у тебя имя есть?
— А то как же. Я ж не тварь бессловесная. Хоть и не крещен, а имя имею. Да и не одно. Хм… Верно ведь… Нужно мне как-то и здесь именоваться. Хочешь, зови меня… э… Леонардом. И стильно, и с вашими именами созвучно. Подходит?
— Леонард, так Леонард, — пожал плечами Алексей. — А там, в аду, тебя так же называют?
— Как тебе сказать, — не стал запираться черт. — Конечно иначе. Да, по правде говоря, человеку наших имен и не выговорить.
— И все же? — с интересом спросил Алексей.
— В детстве меня звали Чуччиллочиллакучилачей.
— Напоминает чем-то имена древних ацтеков, — заметил Алексей.
— Неужели? — удивился черт.
— Ну, мне так кажется.
— Ага, ты еще перекрестись! Ладно, шучу, может быть, ты и прав. Я, честно говоря, этих ацтеков почти и не помню. Странный был народец, у себя на уме. Правда, и встречался я с ними не часто…
Алексей озадаченно уставился на черта.
"Врет или правду говорит? — мелькнула в голове мысль. — Крутит он, конечно, основательно. Дневник мой за ту пару минут, что я на балконе был, прочитать он явно бы не успел, да и не брался я за него уже с неделю. Пожалуй, нужно держать с этим нечистым ухо востро"…
И все же время чувствовал Алексей, что несмотря ни на что нравится ему этот черт все больше и больше. Обладал он и чувством юмора, и неунывающим характером, и трезвым рассудком, что, в общем-то, импонировало Никулину в других. Может быть, потому, что сам он сходился с людьми нелегко, долго присматривался, приноравливался, взвешивал все за и против, прежде, чем назвать человека, нет, не другом, просто товарищем. А в последние годы всех вытеснила Лера, умеющая слушать и понимать.
Алексею вдруг отчетливо представились ее глаза с золотистыми искорками, от которых не хотелось отрываться, ласковые ладони, прижимающиеся к щекам, нежные податливые губы… В который раз за последние сутки боль утраты сжала горло. Что же случилось? А ведь что-то произошло, что-то очень серьезное…
Алексей посмотрел на неожиданно притихшего черта, откашлялся:
— Ну вот что, Леонард, чай будешь?
— С удовольствием, — оживился черт. — Только погорячей, чтоб бульки в стакане шли, если, конечно, можно.
— Сообразим, — усмехнулся Алексей, направляясь в кухню.
Там идиотизм ситуации опять заставил задуматься.
"Нет, я, похоже, окончательно свихнулся, — лениво размышлял Никулин. — Всего этого быть не может, потому что просто не может быть. Сейчас вернусь с двумя чашками в комнату, выпью чая сам с собою и позвоню в "скорую" — пускай увозят в психушку"…
Он на цыпочках прокрался в коридор, заглянул в комнату — черт никуда не делся, сидел себе в кресле и с интересом разглядывал книжный шкаф.
"Мощная галлюцинация, — продолжал анализ своего состояния Алексей, вернувшись на кухню и поставив чайник на огонь, — зрительная, звуковая, осязательная… Что-то многовато получается. Интересная, вообще-то, ситуация. Если это все на самом деле реально, то я должен быть на седьмом небе от счастья. Тут не кандидатской пахнет, материал на докторскую тянет, да еще обвешанную премиями. Как же — сотрудник научно-исследовательской лаборатории, которая занимается всякой аномальщиной, с риском для жизни провел эксперименты с самим чертом!… Но ведь не посмею сдать его Шамошвалову. Совесть замучит. Тот ведь похлеще Витька с Гогой будет. Если бы в домашних условиях самому произвести исследования… Да никто в их результаты не поверит, мало ли, что можно дома насочинять. Вот когда целым коллективом да еще под чутким руководством Цезаря Филипповича… Нет, не буду я ничего делать. Не умею слабых добивать".
Алексей насыпал в заварник чаю с индийским слоном на этикетке, достал из кухонного шкафа две чашки и сахарницу.
"А что, если попросить его свозить меня в Ленинград. Черти ведь умеют летать. Быстро. Быстрее реактивного лайнера, если верить Николаю Васильевичу Гоголю. Как это им удается… правильно, — усмехнулся Алексей, — только черти и знают. Надо не забыть расспросить об этом у Леонарда".
Чайник закипел, но Алексей, плеснув кипяточку в заварник, вновь поставил его на огонь.
"Вот бы Лера удивилась, завались я ей прямо на голову. Только что это мне даст? А ровным счетом ничего. Ну, может, и удастся узнать, что случилось, с кем она теперь. Или ни с кем, просто решила жить, как полагается… А как? Грести под себя все, что попадается на глаза, собачиться, держаться зубами за место, которое сулит быстрое продвижение по службе, да копытами лягать претендентов? И ведь почему-то уверенных в том, что это и есть настоящая жизнь, год от года прибавляется. Просто противно. До желудочных спазмов".
