Павел Вежинов - «Если», 2001 № 08
— И я тоже. Проклятье, кажется, я сломала палец, — ответила Джеру.
Это было совсем не смешно. Однако мы переглянулись и одновременно расхохотались — и наши скафандры начали пульсировать всеми цветами радуги.
— Он не отступил, — заметил я.
— Да. Может быть, думал, что мы хотим напасть на ясли.
— Это там, где находятся серебристые тарелки?
— Призраки являются симбионтами, морячок. Мне показалось, что там выращиваются оболочки для призраков. А это совершенно другие существа.
Мне никогда не приходило в голову, что у призраков могут быть маленькие дети. А ведь призрак, которого мы убили, мог быть матерью, защищавшей своих малышей. Меня это неприятно поразило.
Но Джеру вывела меня из ступора.
— Давай, матрос. Пора приниматься за работу. — Она вновь уцепилась ногами за трос и попыталась остановить вращение тела призрака.
Я последовал ее примеру, стараясь ей помочь. Призрак был массивным и успел набрать приличную скорость; сначала мне никак не удавалось ухватиться за лоскуты кожи, которые проносились мимо. Мне стало жарко. Лучи солнца, проникавшие сквозь переплетение серебристых тросов, несли усиливающийся заряд тепла.
Но мы углубились в работу, и вскоре я забыл о своих сомнениях.
Наконец нам удалось остановить вращение призрака. Джеру быстро сняла его пояс, и мы принялись заталкивать массивный труп в ближайшее переплетение тросов. Работа оказалась очень грязной. Отвратительные внутренности лезли мне в лицо, и я с огромным трудом сдерживал тошноту.
Наконец мы закончили — если можно так сказать.
Стекло шлема Джеру было измазано черным и красным. Она сильно вспотела, ее щеки пылали. Но она радостно улыбалась, ведь ей удалось захватить трофеи. Пояс призрака она перекинула через плечо. Мы двинулись обратно, соблюдая СОД.
Вернувшись на нашу «базу», мы обнаружили, что академик Пэл попал в беду.
Он лежал, свернувшись в клубок и закрыв лицо руками. Когда мы оторвали его руки от лица, оказалось, что глаза у него закрыты, а мокрое от пота лицо сильно покраснело.
Вокруг него валялись какие-то приспособления — в том числе и части разобранного пистолета; я узнал призмы, зеркала и дифракционные решетки.
Джеру огляделась по сторонам. Свет центральной звезды крепости стал заметно сильнее. Теперь наша «база» была полностью залита светом и жаром, а сплетения тросов давали лишь слабую тень.
— Есть какие-нибудь идеи, матрос?
Я почувствовал, как возбуждение от наших успехов быстро испаряется.
— Нет, мэм.
На влажном лице Джеру появилось напряжение. Я заметил, что она старается беречь левую руку. Она упомянула после схватки с призраком, что сломала палец, но с тех пор ни слова об этом не сказала.
— Ладно. — Она сбросила с плеча пояс призрака и сделала большой глоток воды. — Матрос, ты остаешься на страже. Постарайся прикрыть Пэла тенью своего тела. И если он придет в себя, спроси у него, что ему удалось обнаружить.
— Есть, мэм.
— Хорошо.
И Джеру ушла, растворившись в танцующих тенях между тросами — казалось, она всю жизнь прожила среди них.
Я нашел место, которое давало мне круговой обзор, и моя тень частично накрывала Пэла, но, по правде говоря, я не думал, что ему это сильно поможет.
Теперь оставалось только ждать.
Корабль призраков продолжал следовать своим курсом. Свет, проникающий сквозь лабиринт тросов, постоянно менялся. Я приложил правую руку к одному из тросов и ощутил легкую вибрацию — казалось, весь гигантский корабль пульсирует. Может быть, это голоса призраков, которые разговаривают друг с другом в разных уголках корабля? Я вдруг подумал, что все вокруг, абсолютно все, мне здесь чужое, а мой дом очень далеко отсюда.
Я попытался сосчитать удары своего сердца, количество вдохов; попробовал оценить продолжительность секунды.
— Тысяча и один. Тысяча и два…
Однако я постоянно сбивался со счета. А все мои попытки прогнать мрачные мысли оканчивались неудачей.
Во время каких-то событий, вроде схватки с призраком, ты ни о чем не думаешь, у тебя просто нет времени. Теперь же, когда я перестал действовать, на меня обрушились переживания и боль, накопившиеся за последние часы. Ныла голова, саднило бок, да и сломанная рука постоянно о себе напоминала. Не говоря уже об ушибах, порезах и царапинах.
Один из пальцев на ноге отчаянно ныл: неужели я сломал еще и его? В этом жутком мире кости стали хрупкими, как у старика. В довершение появилось раздражение в паху, на коленях и локтях, где была ободрана кожа. А ведь я привык работать в скафандре; в обычной ситуации у меня ничего бы не болело.
Солнечные лучи, бившие мне в спину, делали свое дело; мне казалось, будто кто-то поджаривает меня на медленном огне. Болела голова, в животе образовалась неприятная тяжесть, в ушах звенело, все тело покрывали синяки. Возможно, я просто очень устал и потерял много воды; а может быть, дело обстояло значительно хуже.
Потом я стал вспоминать о нашей схватке с призраком и страшно расстроился.
Да, я не отступил, столкнувшись с врагом, и не выдал местонахождение Джеру. Но когда она атаковала призрака, я заколебался и промедлил несколько очень важных секунд.
Я прошел всестороннюю подготовку. Нас учили встречать во всеоружии врага и отбрасывать сомнения прочь. Однако сейчас, оставшись один в этих металлических джунглях, я не находил ни малейшего утешения в своих знаниях и навыках.
И, что еще хуже, я начал размышлять о будущем. А этого делать нельзя ни в коем случае.
Я не мог поверить в то, что возня академика с жалким снаряжением, имевшимся у него в распоряжении, принесет хоть какую-нибудь пользу. К тому же нам с Джеру так и не удалось найти ничего, даже отдаленно напоминающего рубку управления кораблем призраков. Наш единственный трофей — пояс с непонятными инструментами, о назначении которых нам наверняка не дано узнать.
Впервые я начал всерьез сомневаться, что мне удастся выбраться из этой переделки живым. Я умру, когда мой скафандр исчерпает свои возможности или когда взорвется солнце — уж не знаю, что произойдет раньше.
Краткая жизнь горит ярко… Так нас учили. Долгая делает тебя консервативным, слезливым и эгоистичным. Живи быстро и яростно, потому что сам ты не имеешь значения — важно лишь то, что человек в состоянии сделать для своего вида.
Но я не хотел умирать.
Если я больше никогда не увижу Меркурий, то не пророню и слезинки. Однако, попав на флот, я узнал, что такое настоящая жизнь. И что такое друзья. Галле… Даже Джеру. Я совсем не хотел потерять свою обретенную судьбу.
