Джон Криси - Искатель. 1991. Выпуск №2
— Ты был трезв?
— Да. Мы все были трезвы. Пили безалкогольные коктейли типа «Слеза комсомолки» и «Радость старца»… Там сейчас ничего другого нет… Правда, от музыки прибалдели. Видимо, разрядка нужна была.
— Что ж, хорошо разрядились, мальчики… Скажи мне честно: ты ударил милиционера?
— Нет.
— Слава Богу! Камень с сердца…
— Но они-то думают, что я…
— Ничего, разберутся… Раз не ты, уже легче. Я тебе верю. Это главное. А кто его ударил?
— Не видел. Темно было. Знаю только, что не Лешка. Он пацан еще… Он со мной рядом был. Все побежали… Ну а мы не спешили. Вот нас и зацапали.
— Дурень стоеросовый! Оболдуй! Зацапали, не спешили! — Будешь ругаться, попрошу, чтоб меня увели в камеру.
— Ладно, я тебе дома все скажу… Дома, слышишь?! Я думаю, ты скоро вернешься. Ну а теперь дай обниму. Хоть бы с приездом поздравил, черт…
Они обнялись.
— С приездом, папа!
Шулейко встретил Оксану Петровну, заметно повеселев.
— Это не он! — радостно сообщил Алексей Сергеевич. — Я ему верю… Рано или поздно это выяснится. Вы сами в этом убедитесь!
— Посмотрим, посмотрим… Не все так просто, как вам кажется.
— Но я-то знаю точно! Теперь дело времени.
— Дело времени и доказательств.
— Будут, будут доказательства! Все. Ухожу. Не смею больше мешать. Спасибо вам!
Шулейко заглянул в дорожную сумку, извлек оттуда раковину-крылорог.
— Вот из тропических морей. Сам достал. Пожалуйста, возьмите на память. — Ради Бога, заберите обратно!
— Почему?!
— Во-первых, это может быть расценено как попытка подкупа должностного лица. Во-вторых…
Тут Оксана Петровна впервые за весь разговор улыбнулась.
— Во-вторых, я страшно боюсь всякой морской нечисти — медузы, улитки, ракушки… Это не по мне. Уберите!
— Хорошо. Я подарю ее вам, когда Вадим вернется домой.
Шулейко положил раковину в сумку и наткнулся на пакет с дневником Михайлова.
— Вот еще какое дело! — достал он дневник. — Посоветуйте, кто сможет разъединить листы слипшегося дневника? Это очень интересный человеческий документ. Я смог прочитать только половину…
И Шулейко рассказал историю находки.
Оксана Петровна осторожно взяла находку в руки.
— Можете оставить его мне. Я покажу нашим криминалистам.
Эй, на «СИРЕНЕ»!
Севастопольский арестный дом. В комнате свиданий обритый наголо Михайлов пытался объяснить Надежде Георгиевне, что, собственно, произошло.
— Этого никто не мог предвидеть… Понимаешь, отец Досифей попал в зону фокуса иероизлучения… Никто даже не мог предположить, что это смертельно. Так совпало. Очень сильный шторм. Шел мощный иерозвук, и он остановил его сердце, как останавливают маятник часов… Моей вины здесь нет. Дмитрий тебе все объяснит!
— Я знаю, я знаю, ты не виноват! — кричала ему через барьер Надежда Георгиевна. — Дмитрий Николаевич хлопочет по начальству. Он все уладит. Все будет хорошо. Тебя непременно оправдают! Непременно! — Окончено свидание. Жандарм увел Михайлова в камеру. Его везли в вагоне под конвоем, его везли на извозчике, и под стук колес, и под цокот копыт в ушах Михайлова звучали слова высочайшего монаршего повеления: «По обстоятельствам военного времени и учитывая крайнюю нужду в специалистах подводного плавания, заменить каторжные работы бывшему старшему лейтенанту Михайлову отбыванием воинской повинности по усмотрению морского министра, а в случае первого боевого успеха, восстановить его во всех правах…»
На причале военной гавани Михайлова сопровождал офицер штаба, бывший его однокашник по Морскому корпусу, капитан 2-го ранга Эльбенау, худощавый рыжеусый остзеец с аксельбантом.
— Своим освобождением, Николь, ты обязан только тому, что за год боевых действий Подводная бригада не потопила ни одного судна. Это удручает. Но у тебя есть шанс отличиться. Правда, лодка старая, из резерва, и команда такая, что — чемоданы за борт и тушите свечи. Одним словом, каюк-компания. Но не падай духом. Чем смогу — помогу!
— У меня к тебе и к Штабу одна-единственная просьба. Пусть с дачи брата из Фороса пришлют мне мои приборы и установку. И еще — не в службу, а в дружбу: выпиши сюда Наденьку…
Темно-красные корпуса судоремонтного завода походили на тюремные равелины, которые только что покинул Михайлов. Бабы, стоя на шатких лесах, шкрябками обдирали ракушки с бортов поднятого на клети эсминца. Их лица были замотаны платками до глаз. Неприязненными взглядами провожали они фигуры офицеров в белоснежных фуражках и щеголеватых кителях.
У причальной стенки стояла ржавая подводная лодка. На корме полоскался андреевский флаг. В носу тускло отливали медные литеры славянской вязи: «Сирена».
— Эй, на «Сирене», — окликнул Михайлов вылезшего на палубу замызганного матроса. — Где у вас старший офицер?
— Так что третьего дня застрелимшись… — нехотя ответил матрос и тут же скрылся в люке. В руках он держал странный полосатый сверток. Старший лейтенант ловко пронырнул узкую стальную шахту и очутился в центральном посту. Здесь три полуголых матроса азартно резались в карты. Один из них, вислоусый крепыш, встал и заслонил широченной спиной товарищей по игре. Голая грудь его была изукрашена замысловатой японской татуировкой. Перебитый нос придавал ему вид свирепый и отчаянный.
— Кондуктор Деточка, — вальяжно представился крепыш. — Боцман этого парохода.
— Где офицеры?
— А хто хде. Ремонт…
— Почему картеж?! Кто этот голый? — кивнул Михайлов на матроса, прикрывавшего срам бескозыркой.
— О тот? — уточнил боцман. — Та проигравься на всю одежду… Нательный крест на кон поставил. Отыграться хочет. Нас, ваше благородие, тут как кутят в лукошко собрали. Мол, топить, так всех разом… Штрахвованные мы.
— Тебя за что?
— Та перекрыл кислород одному гаду, чтоб до чужих баб не лез…
— Тебя? — ткнул пальцем Михайлов в матроса, так и не выпустившего из рук карты.
— За дерзостные речи против начальства.
— Тебя? — старлейт перевел взгляд на проигравшегося.
— Юнкер флота Покровский, ваше благородие. Списан на «Сирену» за дуэльный поединок.
— Из студентов?
— Так точно. Петроградский политехнический.
— Очень хорошо. Оденьтесь. Ваш долг я выплачу из своего жалованья. Боцман, на моем корабле карты будут только штурманские. Увижу кого с колодой — вздерну на перископе!
Михайлов перелез в носовой отсек. Брови его поднялись к козырьку фуражки. На запасных торпедах лежал распе-ленутый младенец и верещал, дрыгая ножками.
