Роберт Хайнлайн - Гражданин Галактики
Капитан вздохнул.
— А может быть, тебе и следовало наподдать ему хорошенько. Конечно, без моего ведома. Ладно, расскажи-ка мне все поподробнее, постарайся быть откровенным и ничего не упустить.
Ну я и рассказал. В общем, все это были мелочи, и мне даже стало как-то стыдно… у капитана было множество несравнимо более важных дел, чем выслушивать, каждый ли день мне приходится отскабливать грязь в умывальнике, прежде чем мыть лицо, или нет. Тем не менее, капитан слушал очень внимательно.
Однако, вместо того чтобы как-то откомментировать услышанное и, возможно, намекнуть мне, что такой дылда мог бы и получше управиться с этаким шибздиком, капитан просто сменил тему разговора.
— Барлетт, ты видел ту картину, которую Дасти нарисовал для сегодняшнего номера корабельной газеты?
— Да, сэр. Шикарная штука, — пришлось признать мне. Это была зарисовка результатов сильнейшего землетрясения в Сантьяго, которое случилось уже после нашего старта с Земли.
— М-м-м… Нам приходится делать вам, людям, обладающим особыми талантами, определенную скидку. Юный Дасти полетел с нами только потому, что он единственный мыслечитчик, способный принимать и передавать изображения.
— А… а это важно, сэр?
— Может оказаться важным. Правда, мы выясним это, только когда возникнет необходимость применить подобное свойство. Но вполне возможно, от него будет зависеть само наше существование. Иначе я бы никогда не позволил этому испорченному до мозга костей отродью ступить на борт моего корабля. — Капитан нахмурил брови. — Однако доктор Деверо не считает Дасти патологическим случаем.
— Э-э-э… Я же не утверждал, что он сумасшедший, сэр.
— Будь добр, помолчи и выслушай меня внимательно. Деверо говорит, что у мальчишки неустойчивая личность: с одной стороны — ум, который сделал бы честь любому взрослому, а с другой — страшная отсталость в социальном смысле. Его пристрастия, его шкала ценностей такие же, как у ребенка лет пяти, но они скомбинированы с могучим мозгом. Более того, доктор Деверо утверждает, что ему удастся заставить детскую часть личности Дасти повзрослеть; говорит, что готов спорить на свой диплом.
— И что же? Извините, я хотел сказать «да, сэр!»
— А то, что тебе следовало бы отлупить его как следует. Вся беда с этим парнем, что его родители, вместо того чтобы драть его как последнего сукина сына, постоянно восхищались его умом. — Капитан снова вздохнул. — А теперь мне придется заняться этим самому. Доктор Деверо утверждает, что у меня подходящий отцовский имидж.
— Да, сэр.
— Черта с два «да, сэр»! Это же не корабль, это же какой-то детский сад! Скажи, у тебя есть еще какие-нибудь проблемы?
— Нет, сэр.
— Это я тебя на всякий случай спросил. Дасти еще жаловался, что наши кадровые связисты называют вас «выродками». — Капитан бросил на меня быстрый взгляд. Я промолчал. Было как-то противно говорить об этом. — В любом случае это больше не повторится. Много лет назад мне пришлось наблюдать, как кто-то из команды рвался проткнуть своего приятеля ножом только за то, что тот упорно дразнил его «лысым». Отныне мои люди будут вести себя, как леди и джентльмены, иначе я им головы поотрываю. — Он снова помрачнел. — Я переведу Дасти в другую каюту, ту, что прямо дверь в дверь с моей. Если Дасти перестанет к тебе липнуть, ты его не трогай, а если нет… действуй по собственному разумению, помня, что несешь за свои действия полную ответственность; однако не забывай, что я не имею права требовать от человека, чтобы он давал всякому малолетнему прохвосту вытирать об него ноги. Все! Можешь быть свободным.
Глава VIII
Кое-что насчет относительности
Я пробыл на борту «Элси» уже неделю, когда на Земле приняли решение оперировать Пата. Брат известил меня, что операция назначена, но не слишком распространялся о ее характере. Он, видно, решил изобразить из себя этакого железного супермена, который собирается щелкать арахисовые орешки и читать комиксы, пока его будут кромсать доктора. Я-то полагаю, что он просто перепугался до полусмерти… Во всяком случае, я бы на его месте взмок от страха.
Впрочем, все равно я бы в операции ни черта не понял, даже если бы был посвящен в мельчайшие детали; я ведь не нейрохирург, да и вообще никто; вытащить занозу — вот максимум моих возможностей.
Однако операция означала, что мы какое-то время не сможем выстаивать вахт, а потому пришлось о ней доложить коммодору Фрику. Оказалось, он уже был в курсе благодаря обмену радиограммами между кораблем и ФППИ. Фрик освободил меня от дежурства за день до того, как должны были оперировать Пата, и велел считать себя подвахтенным, но с обязательством быть готовым выйти на пост в случае возникновения критической ситуации в период, когда Пат будет поправляться. Забот у Фрика в связи с моим освобождением не прибавилось, так как, во-первых, телепатов у нас хватало, а во-вторых, мы все еще имели радиосвязь с Землей.
Через две недели после того, как мы ушли в полет, и за день до того, когда должны были потрошить Пата, я сидел в своей каюте размышляя, не прошвырнуться ли мне в рубку связи, чтоб предложить там свою неоценимую помощь по очистке мусорных корзин и микрофильмирования, или же лучше затаиться, пока кто-нибудь не явится по мою душу.
Я остановился на последнем решении, вспомнив совет дяди Стива никогда не вызываться добровольцем, и уже начал было опускать койку, как мой «говорильник» вдруг рявкнул: «Т. П. Барлетту, связисту специального назначения, явиться к Главному релятивисту».
Я снова закрепил койку, одновременно подумав, не оборудована ли моя каюта подглядывающей аппаратурой, ибо каждый раз, как я опускал койку в рабочие часы, меня тут же брали за жабры.
Доктора Бэбкока в рубке управления не оказалось, и меня оттуда быстренько поперли, впрочем, не раньше чем я успел взглянуть на нее хоть одним глазком — рубка была табу для всех, кто в ней не работал. Доктора Бэбкока я нашел в вычислительном центре, расположенном как раз напротив рубки связи, куда бы я и отправился в первую очередь, если б мне не загорелось подглядеть, что за штука такая — эта самая рубка управления.
— Т. П. Барлетт, связист десятого разряда, явился по требованию к Главному релятивисту, — отчеканил я.
Доктор Бэбкок быстро развернул свое вращающееся кресло и поглядел на меня. Это был крупный мосластый мужик, состоявший, казалось, из одних рук и ног и похожий скорее на лесоруба, чем на специалиста в области математической физики. Я сразу понял, что он выпендривается — усвоил, знаете, такие манеры: локти на стол, речь простонародная — и все это понарошку. Дядя Стив говорил, что у Бэбкока больше ученых степеней, чем носков у нормального человека.
