Ната Чернышева - Это был просто сон...
— Ты совсем сошла с ума, дочь!
— А ты тоже ничем не лучше!
— Что?!
— А то я не знаю про тебя и твоего любовника! — злобно отвечала Кмельома. — Все знаю, не переживай!
— Это совсем другое!
Сэлиданум, неожиданно оказавшись на скамье подсудимых, не сумела скрыть эмоции. Ирина затаила дыхание. Семейная склока в духе "мыльных" земных сериалов! Надо же! Кто бы мог подумать, что и здесь случается подобное?..
— То же самое! — пошла в яростную атаку непутевая дочь. — И не думай, будто мой отец этим доволен!
— Так, девочка, — медленно, с тяжелым гневом проговорила Раласву сэлиданум. — Ты считаешь себя взрослой и требуешь, чтобы к тебе относились как к взрослой…
— Вот именно!
— Замечательно. Тогда, как взрослый человек, ты достойно примешь правду, без всяких скидок на нежный возраст! А правда в том, что твоему отцу детей рожала не одна только я. Это началось задолго до твоего появления на свет и продолжается до сих пор, так что не ему раскрывать рот, используя тебя в качестве мелкой, мелочной пакости мне. Что же касается отца моих старших детей, — моего, хаос вас всех забери, любовника! — то мои с ним отношения никоим образом вас обоих не касаются!
— Ложь! — взорвалась девочка. — Ты специально наговариваешь! Папа вовсе не такая синяя своло…
— Пойди к нему, — холодно велела сэлиданум, — и послушай лучше, что он сам тебе расскажет. И если Харгам Тонкэрим посмеет тебе солгать, я верну ему обратно его имя, окончательно перестану уважать его и до конца дней своих не скажу ему ни единого слова. Ступай, Кмельома. И не забывай, что ты уже взрослая, тьма тебя забери!
Топот ног, приглушенный травой, — девочка торопливо бежала прямо через парк, наплевав на дорожки.
— Проклятое похотливое животное, — яростно выругалась Раласву Ди-Тонкэ, очевидно, имея в виду своего кобеля-мужа. — Чтоб ему треснуть, чтоб его вдоль и поперек черви проели, чтоб его…
А вот этого выражения Ирина толком не разобрала. Но что оно было абсолютно нецензурным, поняла прекрасно. Мать бедолаги Харгама в нем упоминалась…
Сэлиданум с досадой плюнула, злобно проехалась по предкам своего мужа еще разок, и тоже ушла.
Ирина отставила лейку. На душе было гадостно. Словно заглянула в гости к старым знакомым и застала в их доме безобразную свару. И вроде ни при чем ты, а все равно непонятную вину за собой чувствуешь…
Оставалось только пожалеть начальницу, не нашедшую счастья в законном браке, и ее дочь, которая со всем пылом бескомпромиссной юности выясняла сейчас отношения с родным отцом.
"Как-то они не по законам жанра сыграли", — подумала Ирина. — "Обычно женщины в подобной ситуации стараются оберегать детей от такой правды, даже если те хамят в открытую, как эта Кмельома. А здесь — ты посмотри… Но с другой стороны, раз ты считаешь себя взрослым человеком, то и веди себя как взрослый человек! Может быть, действительно нужно расставлять все точки сразу, без скидок на нежный возраст? Чтобы боль, которой все равно не избежать, впоследствии оказалась не такой масштабной и страшной… "
Впрочем, Ирина тут же твердо сказала себе, что этот сериал ее не касается.
Она взглянула на полоску электронных часов — как всегда, понадобилось мысленное усилие, чтобы перевести цветовую кодировку в более привычные цифры. Отделаться от въевшегося в память деления суток на двадцать четыре часа было невозможно. Но полоску часов можно было изогнуть в полукольцо, разметить по-привычному и жить более-менее спокойно.
Яркий световой шарик медленно полз по левой части прибора, выбираясь из темно-багрового сектора. Сегодня дежурить в вечернюю смену, времени еще много, практически весь день…
Пойти прогуляться, что ли?
Ирине была интересна повседневная жизнь большого города, так не похожего на пропитанные автомобильным угаром города Земли.
Каждая улица была здесь не магистралью, забитой под завязку гудящими и сигналящими машинами, а подлинным шедевром паркового искусства.
Вот и эта — настоящий декоративный сад-проспект с яркими клумбами, серыми лианами и невысокими деревцами зонтичного вида. В центре каждого такого зонтика зрел огромный граненый бутон светлой, золотисто-фиолетовой окраски. Неммногочисленные прохожие спешили каждый по своим делам, не обращая на зевающую по сторонам Ирину никакого внимания. Что могло только радовать. Никто не приставал с идиотской рекламой гербалайфа, не хватал за рукав, всовывая листовки и рекламные проспекты, не зазывал испытать удачу на очередном лохотроне… Да и вообще лишний раз не оглядывался на человека, впервые оказавшегося в незнакомом городе и, может быть, заблудившегося…
Пройдет время, и Ирина поймет, что это — вовсе не знак вежливости и уважения к гостям города, а нечто гораздо более страшное: абсолютное равнодушие к судьбе находящихся рядом…
Но тогда она о том не задумывалась
Улица привела к широкой витрине того, что можно было бы назвать магазином музыкальных инструментов. Чего здесь только не было!
Стенд-горка с коробочками, над которыми висели голографические экранчики — наверняка, это были синтезаторы разного рода. Барабаны, только не круглой, а многоугольный формы — поодиночке и в комплексах, какие-то не то балалайки, не то гитары — форма вроде похожа, но вместо струн — мелкие, светящиеся многоугольники, расположенные рядами…
А еще среди различной инопланетной экзотики, словно гранитный остров посреди океана, возвышалось фортепиано самого что ни на есть земного вида. Инструмент стоял на почетном месте в центре салона и хозяйка, полная чернокожая женщина, несколько раз в день обмахивала его специальной щеточкой — от пыли…
Еще здесь всегда играла негромкая приятная музыка — без зрительного видеоряда, но с эмоциоанальным фоном — иногда медленная, иногда быстрая, но обязательно — с оттенком светлой печали в основе Кое-какие композиции Ирина узнавала — это были симфонии знаменитого Фарго.
Ирине очень хотелось сыграть что-нибудь самой… Что нибудь совсем простенькое, не такое изысканное, как концерты Фарго, но свое…
Ирина вспомнила, с какой радостью училась в классе фортепиано. Она всегда любила музыку, пыталась даже сочинять свое. Неизвестно почему, но отец был против "пустопорожнего бряканья", как он выражался. Хотя фортепиано — не гитара, как тут можно было именно брякать?
Отец был против.
И когда Иринину композицию взяли на конкурс, и нужно было ехать в Москву, он уперся рогом и кричал, что не отпустит дочь в этот вертеп разврата. Учительница музыки, пожилая дама из старых аристократок искусства, пришла к ним домой и спорила, запрещая зарывать талант дочери в землю. Тогда отец заявил, что не даст на эту поездку ни копейки. А Марта Леонидовна сказала, что оплатит дорогу сама.
