Паоло Бачигалупи - Заводная и другие (сборник)
Путь из Яоварата[36] лежит сквозь тяжелые тени, мимо людей, сидящих на корточках вдоль дороги. Жар сухого сезона давит с такой силой, что едва возможно дышать; облегчения не приносит даже вид проступающей вдали дамбы Чао-Прайи, спасения от пекла нет нигде. В трущобах станет почти прохладно, если прорвет плотину и лачуги затопит, но до тех пор Хок Сен вынужден пробираться узкими закоулками, обливаясь потом и обтирая плечами отшлифованные жестяные стены.
Он перепрыгивает забитые дерьмом канавы, балансирует на перекинутых досках, обходит женщин, окутанных паром от котлов, где варится бобовая лапша из ю-текса и вонючая сушеная рыба. Редкие тележки-кухни, принадлежащие тем, кто подкупил белых кителей или пи-лиенов, густо коптят на всю округу удушливым дымом печек, в которых жгут навоз, и горелым перченым маслом.
Хок Сен кое-как обходит запертые на три замка велосипеды и ступает осторожно – одежда, мусор и кастрюли выпирают на дорогу из-под тряпичных стен. За перегородками кипит своя жизнь: кто-то кашляет, умирая от отека легких, женщина сетует на сына, который все время пьет рисовую водку лао-лао, маленькая девочка грозит поколотить брата. В брезентовых трущобах нет личной жизни, перегородки – не более чем учтивая видимость, но тут лучше, чем в загонах для желтобилетников, в небоскребах эпохи Экспансии; для старика жить здесь – настоящая роскошь, к тому же тут безопаснее, чем было в Малайе. Если не выдавать себя акцентом, все принимают за местного.
И все же Хок Сен скучает по Малайе. Пусть его семью считали чужаками, но был ведь там родовой дом с мраморными полами и залами с лаковыми колоннами, звонкие голоса детей, внуков и слуг, были цыпленок по-хайнаньски, лакса асам, копи и роти канай[37].
Он тоскует по своим кораблям, построенным на верфях «Мисимото», по их командам (разве не нанимал он темнокожих, и те даже служили капитанами?), что пересекали под парусом полмира, ходили в саму Европу с грузом чая, устойчивого к долгоносикам, а возвращались с дорогими коньяками, которых тут никто не видел со времен Экспансии. По вечерам Хок Сен вкусно ужинал в компании жен, и голова болела лишь о том, что сын не прилежен в занятиях, а дочь никак не найдет хорошего мужа.
Как же глуп был он тогда – воображал себя настоящим морским торговцем, совершенно при этом не умея предчувствовать перемены.
Из-под полога какой-то лачуги вылезает девочка – еще слишком маленькая, невинная, не разбирает, кто свой, кто чужой – это ей пока совсем не важно. На зависть старику, у которого ноет каждая кость, ребенка так и переполняют силы. Малышка смотрит на Хок Сена с улыбкой.
Такой могла бы быть и его дочь.
Стояла душная непроглядная ночь. Малайские джунгли наполнялись криками птиц и ритмичным стрекотанием насекомых. Впереди совсем близко плескали темные воды гавани. Вместе с последним, кто выжил из родни – четвертой дочерью, бесполезным, ненужным ребенком, – он сначала тихо сидел среди свай причала и покачивающихся лодок, а когда совсем стемнело, отвел ее к воде – туда, где волны били о берег, под черное небо, усыпанное золотыми точками звезд.
– Смотри, Ба. Золото, – прошептала она.
В другой жизни он ответил бы, что звезды – и в самом деле золотые крупинки, что все они принадлежат ей, потому что она китаянка, а если усердно трудиться, чтить предков и традиции, то непременно достигнешь процветания. И вот сейчас под Млечным Путем, под этим живым одеялом из густой золотой пыли, кажется, протяни руку, сожми кулак – и звезды потекут между пальцами.
Золото всюду, но его нельзя даже потрогать.
Между постукивавших друг о друга рыбацких лодок и пружинных суденышек он нашел весельную шлюпку, вывел на глубину и направил по течению в залив – черную крапинку среди переливов океанской глади.
Ночь, к несчастью, стояла ясная, зато безлунная. Он долго греб, пока вокруг не заплясала стайка морских карпов, выставив напоказ толстые белые животы – такими их сделали люди из его клана, чтобы накормить голодающую страну. Он вынул весла из воды, рыба окружила лодку; брюхо каждой сыто раздулось от крови и хрящей своих создателей.
Наконец шлюпка дошла до цели – стоявшего на якоре тримарана, где ночевала команда с корабля Хафиза. Он перелез на борт и неслышно зашагал вперед, разглядывая людей, которые мирно храпели, уверенные в том, что вера убережет их сон – живые и спокойные за себя, в отличие от него, человека, у которого не было абсолютно ничего.
Руки, плечи и спина по-стариковски ныли после долгой работы веслами, как у всякого человека, не привыкшего к физическому труду.
Он шагал очень тихо, всматривался в лица и думал, что уже слишком стар для бесцельной борьбы за выживание, однако все еще не способен ее бросить – хоть один человек из клана должен остаться, пусть даже это маленькая девочка, которая никогда ничего не сделает во имя предков. Небольшой фрагмент ДНК все-таки надо спасти.
Наконец он нашел того, кого искал, присел, осторожно коснулся человека, прикрыл ему рот ладонью и позвал:
– Старина!
– Эньцык[38] Тань? – Тот широко распахнул глаза и как был – лежа, полуодетый – протянул руку в приветственном жесте, но, сообразив, что обстоятельства изменились, отвел ее в сторону и обратился так, как раньше никогда не посмел бы: – Хок Сен? Вы еще живы?
Старик недовольно скривил губы.
– Мне и вот этому бесполезному отпрыску надо на север. Нужна твоя помощь.
Хафиз сел, сонно потер лицо, быстро оглядел спящих вокруг и прошептал:
– Если я тебя сдам, то неплохо заработаю. Глава «Трех удач»! Да я просто разбогатею.
– Ты и так не бедствовал, когда работал со мной.
– За одну твою голову дают больше, чем за все черепа китайцев, которые выставили на улицах Пинанга[39]. К тому же мне это ничем не грозит.
Хок Сен уже гневно раскрыл рот, но Хафиз знаком велел молчать, потом отвел на палубу – подальше, к леерам – и, почти прижав губы к его уху, сказал:
– Ты понимаешь, как я рискую? В семье завелись зеленые повязки. И кто – мои собственные сыновья! Здесь совсем небезопасно.
– Думаешь, я не знал?
Хафиз, глядя в сторону, проговорил:
– Ничем не могу помочь.
– Вот так ты отвечаешь на мою доброту? Разве я не пришел к тебе и Ране на свадьбу, не одарил вас щедро, не пировал в вашу честь десять дней? Разве я не дал Мохаммеду денег на вступительный взнос в колледж в Куала-Лумпуре?
– Вы еще много чего для меня сделали, и я вам многим обязан, – с поклоном ответил Хафиз. – Но все изменилось. Кругом зеленые повязки. Те, кто кричал «ура» желтой чуме, теперь дорого за это платят. А я за вашу голову смогу купить своей семье спокойствие. Простите, но это так. Даже не знаю, что меня сейчас останавливает.
