Филип Дик - Предпоследняя правда
— Это сцена, где Гитлер во время войны тайно посещает Вашингтон и встречается с Рузвельтом.
— Ах, да! Эта идея появилась у Фишера в связи с полетом Гесса в…
— Очень важное секретное совещание Рузвельта и Гитлера, май сорок второго. Рузвельт, в присутствии посла Великобритании лорда Луиса Маунтбаттена и принца Батгена фон Баттенберга[17], заверяет Гитлера, что союзники отложат высадку в Нормандии минимум на год. Тогда Германия сможет перебросить все свои силы на Восточный фронт и разгромить Россию. Кроме того, Рузвельт обещает регулярно передавать германской разведке и лично адмиралу Канарису[18] маршруты всех конвоев с военными грузами, которые направляются в северные порты русских, чтобы подводные лодки нацистов могли безнаказанно топить их. Помнишь размазанные кадры, которые «с большого расстояния» сделал «верный член партии, служащий в Белом доме»… Гитлер и Рузвельт сидят на диване. «Вам не о чем беспокоиться», — заверяет Рузвельт Гитлера. Союзники будут проводить бомбардировки только ночью, чтобы сделать как можно больше промахов а любая информация из России по поводу планов военных операций, диспозиции войск и тому подобное будет передаваться в Берлин не позднее, чем через двадцать четыре часа после ее получения Соединенным Королевством, или Великобританией через Испанию.
— И они, конечно, разговаривают по-немецки, — предположила Коллин. — Я угадала?
— Нет, — огрызнулся он.
— Значит, по-русски? Чтобы зрителям Нар-Дема было понятно? Просто я так давно…
— Нет, — жестко произнес Адамс. — Ошибка состоит в том, что Гитлер прилетает на «секретную базу ВВС США в окрестностях Вашингтона». Подумать только, и никто ничего не заметил. И, прежде всего, во время Второй мировой войны никаких Военно-воздушных сил США попросту не существовало.
Она недоуменно поглядела на него.
— Тогда это называлось «Военно-воздушный корпус», — пояснил Адамс. — Авиацию еще не считали отдельным родом войск. Впрочем, это еще мелочи — небольшая ошибка в сопровождающем тексте. Смотри, — он торопливо извлек из фильмоскопа катушку с фильмом «А», вставил катушку с версией «Б», прильнул к окулярам и немного прокрутил пленку — пока не обнаружил нужную сцену в шестнадцатом эпизоде. Затем он снова откинулся на спинку кресла, предоставив Коллин полюбоваться действием.
Несколько минут Коллин молча наблюдала за происходящим.
— Вижу, — пробормотала она. — Реактивный самолет… заходит на посадку, ночь… так… да, ты прав. Комментатор сказал «База ВВС США», и я смутно припоминаю…
— Самолет, — подсказал Адамс.
Коллин остановила пленку и уставилась на застывшую картинку.
— Гитлер прилетает в США в мае сорок второго года, — пояснил Адамс. — На турбореактивном «Боинге-707». Эти самолеты появились только в середине 60-х. Единственный реактивный самолет Второй мировой войны — немецкий истребитель, который так и не пошел в серию.
— О Господи! — ахнула Коллин.
— Но и это сошло с рук, — сказал Адамс, — Люди в Нар-Деме поверили — ведь к восемьдесят второму они привыкли к реактивным самолетам и совершенно забыли, что сорок лет назад на всех самолеты были только… как же это…
— Пропеллеры, — подсказала Коллин.
— Кажется, я понимаю, — задумчиво произнес Адамс, — почему Главный хранитель архивов посоветовал мне еще раз обратиться к этим фильмам, к первоисточникам. К работам великого Готлиба Фишера — первого янсмена. Человека, который, по сути, придумал Тэлбота Янси.
И который, увы, умер, так и не увидев воплощения своей идеи. И того, как эту идею одновременно используют оба мировых блока враждующих государств.
— Хранитель хотел, чтобы я убедился: мои страхи по поводу качества моей работы преувеличены. Они непомерны. Вся наша работа — наше коллективное создание истории — в самой своей основе, начиная с этих двух псевдодокументальных фильмов, — это ошибка. Когда кто-то из нас идет на обман — будь то ты, я или кто-то еще, — то рано или поздно, не в одном, так в другом, это выплывет наружу.
— О да, — кивнула она. — Мы простые смертные, мы так несовершенны.
— Но вот что странно, — продолжал Адамс. — Дэвид Лантано у меня такого чувства не вызывает. Помнится, я перепугался — теперь понимаю, почему. Он не такой, как мы. Он безупречен — или может стать таковым. В отличие от нас. Так кто он тогда? Может, он вообще не человек?
— Бог его знает, — нервно отозвалась Коллин.
— Не говори так. Когда говоришь о Дэвиде Лантано, почему-то не хочется вспоминать о Боге.
Возможно, подумал он, — потому, что этот человек так близок к силам смерти. Он живет в своей «горячей зоне», изо дня в день подвергаясь смертоносному воздействию радиации. Кажется, что она не просто сжигает, убивает его, но и наделяет его какой-то мистической силой.
Он снова ужаснулся своей смертности и хрупкости равновесия сил, начиная с биохимического уровня, которое позволяет человеку жить.
Но Дэвид Лантано научился жить в самом центре этих сил и даже управлять ими. Как ему такое удалось? Лантано получил право пользоваться силами, которые нам недоступны. Просто интересно, как ему удается ими управлять. Я тоже так хочу.
— Я кое-что усвоил, — сказал он Коллин. — Я понял, чему меня должны научить эти обрывки фишеровских фильмов восемьдесят второго года. Думаю, можно фильмоскоп выключать, — он встал, вынул катушки с пленками, — Вот что я усвоил. Сегодня утром я слушаю речь новичка двадцати трех лет от роду и впадаю в панику. После этого смотрю две версии фишеровского фильма восемьдесят второго года. И я понял.
Она слушала не перебивая, с чисто женским, почти материнским терпением.
— Даже Фишер, — наконец сказал он, — величайший из всех нас, в подметки не годится Дэвиду Лантано.
Он действительно понял это. Но… во всяком случае, на данный момент… он еще не вполне понимал, что это может означать.
Тем не менее у него было предчувствие. В один прекрасный день и он сам, и остальные люди Янси, не исключая и самого Броуза, это узнают.
Глава 11
Крошечный самодельный сенсор, закрепленный на скафандре, — нечто вроде сонара, только предназначенный для геологов, а не для субмарин, — сообщил Николасу Сент-Джеймсу, который пробивался наверх с помощью маленькой портативной землечерпалки, что до поверхности остался примерно ярд.
Он выключил черпалку и попытался наконец хоть ненадолго успокоиться. Еще какие-то пятнадцать минут, понял он, и я окажусь на поверхности. И на меня начнется охота.
Приятно, нечего сказать, — инстинктивно чувствовать, что ты вот-вот станешь дичью.
