Александр Казанцев - Том (4). Купол надежды
Замминистра рыбной промышленности подошел к Анисимову и крепко пожал ему руку.
– Слово моряка! Боюсь, что вы отобьете охоту у моих рыбаков заниматься своим промыслом, коль скоро жареных рыб будете получать в колбах. Я ручался, что ошибки больше не будет. Думаю, что не ошибусь, если пообещаю вам всячески содействовать распространению вашей искусственной пищи.
Замминистра мясной и молочной промышленности тоже подошел к академику.
– Буду рад видеть вас в нашем министерстве, хотя вы стараетесь сделать его ненужным. Впрочем, без молока вы все-таки не обходитесь.
– Конечно, и без масла тоже! Создание искусственных жиров – дело предстоящих наших работ, – ответил академик.
Референты тоже жали руку академику, а подходя к хозяйкам стола, Нине Ивановне Окуневой и очаровательной Аэри-тян, прикладывались к ручкам. Словом, все остались довольны.
Нина Ивановна обняла Аэлиту и расцеловала:
– Имей в виду, ты была выше всяких похвал!
– Нет! Среди дегустаторов не хватало кое-кого! – заплетающимся языком вставил Ревич.
– Кого это? – удивилась Окунева.
– Собаки несравненной нашей Аэлиты.
Официанты убирали посуду.
Глава пятая. Игра в мяч
Аэлита впервые принимала Николая Алексеевича у себя дома, вернее, на квартире уехавших друзей.
Это был ее день рождения, и Николай Алексеевич, оказывается, помнил об этом и сам попросил разрешения навестить ее.
В эту субботу ясли работали, и родители при желании могли привозить туда детей. Аэлита обычно этим не пользовалась, но сейчас, сама не зная почему, отвезла Алешу, вернулась и с непонятным волнением стала прибирать чужую квартиру, где никак не могла почувствовать себя дома. Все здесь казалось чужим, неуютным, холодным. Но хоть не чувствовалось удушья семейки Мелховых!
Совсем в другой обстановке хотелось бы принять Николая Алексеевича, который все больше казался Аэлите человеком замечательным. И он, как и пообещал, приехал к обеду. Никого больше Аэлита не ждала.
Бемс, помня Анисимова по институту, бросился к нему на грудь как к давнему другу. Аэлите пришлось унять бурную радость пса.
Пока Николай Алексеевич раздевался в передней, Аэлита стояла в дверях, смущенная тем, что зачем-то надела свое лучшее платье, такое же яркое, как на «пире знатоков». Она немало потрудилась над высокой прической «марумаге», но обошлась без косметики. И все же, вероятно, от смущения или волнения, щеки ее так пылали, что гость это заметил.
– Вы прекрасно выглядите, Аэлита, – сказал он, целуя ей руку.
– Ну что вы, Николай Алексеевич! – потупилась Аэлита. – Я сегодня состарилась еще на один год. Честное слово!
– Пришел поздравить вас с этим. Но все равно вам меня не догнать, – усмехнулся Анисимов.
– А мне и не надо догонять! – выпалила Аэлита. – Человеку не столько лет, сколько значится в паспорте, а сколько другим кажется.
Анисимов почему-то вздохнул:
– Какой-то мудрец сказал, что беда не в том, что мы стареем, а в том, что остаемся молодыми.
Аэлита задумалась, над скрытым смыслом этих слов. Он, вероятно, имеет в виду конфликт между возрастом и неостывшими желаниями, стремлениями. Конечно, он молод душой и уж, во всяком случае, в этом отношении моложе Юрия Сергеевича Мелхова, хотя и сед и прожил долгую жизнь.
Аэлита повела Николая Алексеевича в комнату, заметив, что в руке он несет сверток.
– Вот приготовил ко дню вашего рождения, – сказал Анисимов, принимаясь его развертывать. – Три поэта – три портрета.
Аэлита рассматривала искусную чеканку на меди.
– Это вы сами? – удивилась она.
– Увлечение молодости! Ради вас вспомнил. Вы меня многое заставляете вспоминать.
– Ну что вы, Николай Алексеевич! Но как похож Александр Сергеевич! А что это за подпись?
– На каждом портрете по две строчки. Тоже для вас написал. Хотел выразить в них свое представление о поэтах. Не знаю, как получилось. Во всяком случае, кратко.
Аэлита громко прочитала первую надпись:
– Лицей. Друг-няня. Сказки. Кружки.
Певец зари. Царь. Выстрел. – Пушкин.
Действительно кратко! Но и ясно. Всего несколько слов. А ведь какая жизнь отражена. Право-право!
– Должно быть, чем ярче человек, тем проще о нем надо сказать.
Аэлита взяла в руки второй портрет!
Плетень. Березки. Сени.
Любовь и грусть. – Есенин.
Удивительно! – только и сказала она. – А это что? – Она не успела развернуть третий пакет.
– Я прочту на память начало строчек. Может быть, догадаетесь:
Вводил в мир
маяком стих
Владимир…
– Мая-ков-ский! – воскликнула Аэлита. – Он, конечно, он! Честное слово! В его поэзии, как и в фамилии, – огонь маяка! Теперь помогите мне развесить портреты. Хотя я тут и временная жиличка, но без ваших портретов уже не могу!
И она засуетилась в поисках молотка и гвоздей. Наконец отыскала и с победным видом принесла.
Когда все портреты были развешаны по стенам, Аэлита сказала:
– Вот теперь вы выдали себя с головой, Николай Алексеевич!
– Вы так думаете?
– Я знала только несколько ваших строчек: афоризмы в форме каламбура. Помните, «колесо заколесило»?
– Еще бы!
– Теперь я знаю, что вы пишете стихи. И никогда, никогда мне их не читали.
– Так ведь однокоренные рифмы допускаю. И только для себя.
– Это еще важнее, если для себя. Пообещайте, что прочитаете.
– Попозже, если позволите. Я ведь только на музыку писал.
– На музыку?
– Да. На классиков.
– А у Маши, в квартире которой я обретаюсь, прекрасная коллекция пластинок. Право-право!..
– Нет ли этюда Скрябина Э 1 из второго сочинения?
– Наверное, есть. У нее все есть. На Север с собой не взяла.
Пока Аэлита разыскивала пластинку и налаживала стереопроигрыватель, Анисимов сидел, углубленный в свои мысли. А пес Бемс доверчиво прилег рядом, привалившись к его ноге. Тотчас захрапев, он олицетворял собой покой и уют.
Анисимов находился под впечатлением «игры в мяч», как он мысленно называл свои недавние посещения министерств и беседы с теми самыми людьми, которые отведали искусственных яств на «пире знатоков».
Сначала он попал к бывалому моряку, который только еще обживал свой просторный, отделанный дубом кабинет. Референт, знавший японский язык, присутствовал при беседе с академиком. Речь шла о производстве черной и красной икры для населения.
