Дана Гинтер - Путешествие на «Париже»
Фотографы ушли, и она с удовольствием потянулась. С книгой в руках, заложив пальцем страницу, Констанция, прислушиваясь к тому, как по доскам палубы со свистом летят шайбы, подошла к перилам. Непривычные звуки, а за ними взрывы смеха. В этот чудный день, казалось, все пассажиры, высыпав на палубу, наслаждаются солнцем и теплом.
Рассеянно взглянув на нижнюю палубу, Констанция заметила на ней доктора Шаброна – уже не в белом халате, а в морской форме он разговаривал с двумя членами экипажа. Приятно удивленная, что он оказался поблизости, Констанция принялась раздумывать, не спуститься ли ей вниз и не поблагодарить ли его за корзину с фруктами. Но не будет ли такой шаг слишком откровенным? – рассуждала она и, потянувшись к шляпе, чтобы ее поправить, сообразила, что все еще держит в руке детективный роман.
Продолжая наблюдать, как доктор, покуривая сигарету, ведет с кем-то разговор, Констанция подумала, что он, наверное, мог бы стать отличным персонажем детективной истории: красивый, элегантный французский доктор, странствующий по свету на роскошном лайнере. Но какой будет в этой истории интрига? Неожиданно исчезнет его жена? Нет, жены не будет. Может, его обвинят в случайном отравлении пассажира? Или он станет жертвой шантажа? Но пока Констанция обдумывала стоящий сюжет, доктор Шаброн обернулся, приподняв шляпу, поклонился группе молодых женщин и куда-то исчез. А Констанция, улыбнувшись, дала название своей несуществующей истории: «Единственный роман корабельного доктора».
Облокотившись о перила, Констанция раздумывала, не пойти ли ей повидать доктора, но, поразмыслив, решила не торопиться. Поболтать с ним, конечно, было бы приятно, но он наверняка занят, и ему не до болтовни, да и чувствует она себя уже вполне прилично.
Констанция легла в шезлонг и снова открыла книгу, но, прочитав пару страниц, обнаружила, что Эркюль Пуаро – этот сыщик, любивший вставлять французские словечки, – без всякого сомнения, говорит голосом доктора Шаброна. Ей явственно слышался и его легкий акцент, и певучие интонации. Она посмеялась над собой и вдруг услышала, как ее окликнула миссис Андерсон, – она только что вернулась с игровой площадки и теперь отдыхала.
– Простите меня, мисс…
Констанция обернулась и увидела в ее руках ежедневную корабельную газету «Атлантика». Газета была открыта на странице с фотографиями и заголовком «„Париж“ уходит в море!»
– Мне кажется, это вы, – с улыбкой сказала миссис Андерсон и протянула ей газету. Констанция, увидев свою фотографию, поморщилась. Такой неудачный снимок! На лице жуткое удивление: широко открытые глаза, плотно сжатые губы, и ее шляпа, – «пароходный дым», как назвал ее Джордж, – выглядит несоразмерно большой. Внимательно рассмотрев свой портрет и беззвучно простонав от досады, Констанция перевела взгляд на двух других изображенных на той же фотографии женщин.
Рядом с ней стояла та самая молоденькая работница, которую она видела в приемной у доктора. В клинике ее волосы скрывала шапочка, но эту девушку легко было распознать по родинке, которая на снимке казалась чернильной кляксой. Из-за различия в их росте фотография выглядела довольно странно; хотя девушка шла в нескольких шагах впереди Констанции, можно было подумать, что они идут рядом, чуть ли не рука об руку. Констанция внимательно всмотрелась в ее лицо: взгляд у девушки был слегка встревоженный, но решительный. Да, чтобы пойти в таком юном возрасте работать на корабль, подумала она, нужна немалая смелость.
Другая сторона фотографии слабо проявилась, и изображение третьей женщины казалось почти белесым. Возможно, это была та самая сутулая, нездорового вида дама, которую она, как и молодую работницу, встретила в клинике? Трудно было сказать с уверенностью – снимок был слишком расплывчатым, – но одежда на женщине, похоже, была та же самая; правда, лиловое пальто на газетном снимке выглядело угольно-серым. И сама она казалась такой же сухопарой, как в жизни. Констанция еще раз взглянула на собственное изображение и, поспешно сложив газету, вернула ее миссис Андерсон.
– Спасибо, что обратили мое внимание, – дружелюбно сказала она и, закрыв глаза, повернулась лицом к солнцу.
Хорошо бы у доктора Шаброна не нашлось времени читать сегодняшнюю газету, подумала она.
* * *Подавая жаркое пассажирам третьего класса, Жюли обратила внимание, как за сутки все они стали членами определенных групп, как незнакомцев мгновенно объединили общий язык и общая культура. Она теперь раздавала миски группе англоязычных, группе русских, группе западных славян и группе людей из Южной Европы, чей язык уходил корнями в латынь. Немцев же и австрийцев объединял не только язык, но и то, что они проиграли войну. И хотя со дня перемирия прошло уже три года, они держались обособленно и старательно избегали любых конфликтов с другими пассажирами.
Жюли шла вдоль столов и в ритме качки накладывала щедрую порцию каждому пассажиру. («До чего же вы медлительны! – упрекнула ее мадам Трембле. – Другие тоже хотят есть!») Обслуживая один из длинных столов, Жюли прислушалась к перебранке, затеянной людьми из Средиземноморья. Уплетая за обе щеки обед, они спорили, чья кухня лучше. Испанцы восхваляли свои блюда из риса, итальянцы – блюда из макарон, португальцы – рецепты рыбных блюд. А французы насмешливо наблюдали за всей этой сценой в полной уверенности, что из всех европейских кухонь французская – самая лучшая.
И хотя полные миски еды быстро всех примирили, Жюли этот взрыв национальной гордости огорчил. Она знала, что эти люди покидают свою родину потому, что обстоятельства вынуждают их искать лучшей жизни вдалеке от дома, и она понимала, что корабль для них – это нейтральная территория, пустота меж двух миров – их прежней жизнью и жизнью новой. А чем тогда становится корабль для тех, кто на нем трудится? Неужели, вертясь, как белки в колесе, изо дня в день выполняя неблагодарную работу на безостановочно движущемся пароходе, они теперь бездомные и безродные?
Жюли снова шла вдоль столов – на этот раз она разливала пассажирам вино – и вспоминала, каким она и ее друзья воображали этот корабль. Трансатлантические лайнеры всегда казались им символами красоты, роскоши и могущества. Но здесь, в третьем классе, ничем подобным и не пахло. Ни прелести, ни великолепия – лишь тяжкая, нудная работа. Жюли, которой всегда претила мысль о работе домашней прислугой, теперь выполняла точно такие же обязанности, какие выполняла обычно прислуга. Здесь она была просто служанкой, только работать ей приходилось в огромной качающейся махине, от которой перехватывало дыхание и постоянно тошнило. И вместо того чтобы подавать жаркое буржуазной семье, она обслуживала восемьсот пассажиров!
