Юрий Петухов - Бойня
— Щас узнаем!
Пак сдернул рогожу. За ней была большая проржавевшая заслонка с дырой посередине. Из заслонки торчала ручка. Но не обычная, какие бывают на дверях, а какая-то круглая. Пак почесал макушку.
— Не пойму чего-то… — начал было он.
Но сверху вдруг свалился Буба Чокнутый, заехав пяткой под глаз Хреноредьеву и ударившись плечом о стоящий посреди подвала ящик с тряпьем.
— Уууу-а!!! — взвыл он.
— Так те и надо, едрена! — обрадовался Хреноредьев, потирая синяк.
Пак осторожненько водил клешней по поверхности заслонки.
Отправившийся Буба отпихнул его.
— Отойди, недоумок! — сказал он. — Тут надо мозгами шевелить! Тут с головой надо.
Он дернул ручку на себя. Заслонка не поддалась. Тогда он уперся одной ногой в стену и дернул еще, и еще раз. Заслонка со скрипом отошла. Пак удивился — какая она была толстая, с его клешню толщиной.
За заслонкой была дыра, ведущая в темноту и неизвестность.
Буба осторожно просунул в дыру голову. Потом повернул набрякшее лицо к Паку и Хреноредьеву и сказал:
— Спокойно, придурки! Тут с умом надо!
Он подался еще немного вперед, потерял равновесие, перевалился через край и пропал из виду. Через несколько мгновений снизу послышался гулкий шлепок. Буба Чокнутый, видно, приземлился.
— Во-о, голова! — Хреноредьев погрозил Паку пальцем. Учись, щенок, едрит тя этой заслонкой по башке!
Пак помолчал немного и сказал:
— Надо выручать Чокнутого. Веревки есть?
Хреноредьев задумался, потом ответил:
— Откуда, едрена, было два конца, так имя передовика Пуго к трибуне привязали.
— Значит, нету! — огорчился Пак, — дожили, две веревки на поселок, и-эх!
Хреноредьев просунул в дыру голову и трагическим голосом вопросил:
— Буба, где ты?!
— Бу-бу-бу-бу… — прокатилося эхом.
— Не отзывается, умник!
— Ладно, я полезу, — решался Пак.
Он понадежнее запихнул под комбинезон железяку — обоймы лежали у него в карманах — огляделся, будто прощаясь с родным и знакомым навеки. И шагнул к дыре.
Хреноредьева он проинструктировал:
— Ты вот чего, старый обрубок! Ежели мы вылезти не сможем, кидай туда, что под руку подвернется, да побольше сложим горочкой, глядишь, и до края дотянемся. Понял?
— Понял, — недовольно проворчал Хреноредьев.
— Ну, тогда прощай на всякий случай!
Пак перевалился через край, повисел немного на вытянутых руках, болтая ногами, пытаясь нащупать опору. Но не нащупал. И разжал руки…
Очнулся он от вопля Хреноредьева, усиленного эхом.
— Эй, Па-ак! Ты живо-о-ой?!
— Живой! — отозвался Пак. И приподнялся.
Он вытянул руки, пытаясь определиться — что, где, как. С одной стороны была пустота. С другой Пак нащупал несколько железных скоб — одна выше другой. Это была лесенка. Он выругал себя последними словами, стоило прыгать, когда вот она, лестница — хошь вверх, хошь вниз… Он не сомневался в том, что лестница вела в Эдин подпол. И все же Пак оторвался от нее и пошел в противоположную сторону. Через семь или восемь шагов он наткнулся на глухую стену. Постучал. Стена была железной. Внизу она покато переходила в пол. Труба, сообразил Пак, огромная, широченная труба!
— Буба, умник, ты где? — позвал Пак. — Отзовись!
— Чего орешь! — буркнул Буба из-за самого плеча. — Тута я! Разорался, обалдуй!
Пак облегченно вздохнул. Ему уже надоели трупы за сегодняшний день. И он был искренне рад, что Буба живой.
— Эй, чего вы там! Отвечайте! — орал сверху Хреноредьев.
Ответить ему было нечего. Надо было сперва разобраться.
— Чего там?! — не успокаивался инвалид.
Буба высморкался, посопел и крикнул вверх:
— Чего, чего! Цистерна баланды да бак пойла, вот чего!
В образовавшейся тишине стало слышно, как тяжело и с натугой засопел наверху Хреноредьев. Но тут же послышался его голос:
— Не трожьте без меня, едрена тарахтелка! Эй, слыхали! Я, как член поселкового совета, ответственно заявляю — не трожьте! Щя уже, лезу к вам…
Пак хотел крикнуть, чтобы Хреноредьев ощупал стены, может до лестницы доберется. Но не успел. Рядом тяжелым кулем шлепнулось тело Хреноредьева, расплывшееся и обрюзгшее. Только деревяшки протезов скрипнули.
— Ох, едрит твою! — заявил Хреноредьев натужно.
И тут же встал, дыша в лицо Паку какой-то дрянью. Он был явно несокрушим.
— Где здесь цистерна, едрена-матрена?! Где бак?!
Буба сунул ему под самый нос кукиш.
— Вот тебе и бак, и цистерна, и хрен с редькой!
Инвалид взвыл сатанинским воем.
По трубе раскатилось протяжное:
— Ы-ы-ы-а-а-а-угхр-ры-ы!!!
Пак сочувственно похлопал инвалида по плечу.
В это время где-то вдалеке еле забрезжил свет. Он был поначалу совсем слабеньким — так себе, не свет, а мерцанье. Но потом становился все сильнее и сильнее. Пока не перерос в ослепительный, бьющий по глазам напор фар. Вместе со светом рос гул, лязг, треск — из еле различимого до оглушительного, непереносимого.
Пак, Буба Чокнутый и инвалид Хреноредьев в едином порыве вжались в стену — ни живы, ни мертвы.
Мимо с дьявольским грохотом, неимоверно гудя в полой трубе, стуча гусеницами и вся сотрясаясь, пронеслась бронированная машина… Пронеслась, высвечивая потаенные дали, поднимая пыль столбом, оставляя угарное зловоние… Пронеслась и пропала в неизвестности. Лишь долго еще вибрировали стены да что-то мерно гудело. Но со временем все стихло.
— Надо вылазить отседа, к едрене фене! — предложил Хреноредьев шепотом. — Бежать, покеда нас всех тут не уконтропупили! Такая моя идея, едрит ее громыхалой!
— Похоже, мы все тут недоумки! — высказал вдруг интересную мысль Буба Чокнутый.
И спорить с ним не стали.
Пак еле различал силуэты сотоварищей. Он держался одной клешней за скобу и раздумывал, выбираться отсюда или не стоит пока. Наконец решился.
— Надо разведать, куда труба ведет! — сказал он.
— Не-е, я наверх, едрена феня! — заявил Хреноредьев.
Он полез по лесенке. Но тут же сверзился с нее. В руках у инвалида было маловато силенок. А ноги его и вовсе не держали — попробуй-ка влезь на двух деревяшках по скобам.
Но Хреноредьев был упорным. Он сделал еще одну попытку, потом еще. Все они закончились плачевно.
— Не-е, с вами отседова не выберешься! — промямлил он, потирая бока. — С вами тута загнешься! Ненадежный народ пошел.
— А ты оставайся здесь покуда, — предложил Буба, — а мы с Хитрецом прогуляемся.
— Умные больно, — проворчал Хреноредьев. — Едрена труба!
И он поплелся за Бубон и Паком Хитрецом, потихоньку, в четверть голоса, проклиная судьбину, а заодно и всех на свете.
